Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста

От Уэллса подобной скромности ожидать не приходилось. Он сразу решил, что четвертое измерение – это время. Незаметный студент Хамилтон-Гордон не был, разумеется, первооткрывателем проблемы. Он опирался на книгу Чарлза Хинтона «Что такое четвертое измерение» (1884), привлекшую к себе внимание и за пределами Нормальной школы. Именно эта книга дала повод шутке Оскара Уайлда, у которого призрак в «Кентервилском привидении», желая скрыться, «уходит в четвертое измерение». Уэллса реферат однокашника и книга, на которую тот опирался, натолкнули на более длительные размышления, причем и здесь не обошлось без влияния Хаксли. Выступая против вульгарного материализма Людвига Бюхнера, тот как-то заметил, что кроме материи и энергии существует еще подчиненное собственным законам сознание, и Уэллс извлек отсюда доказательство возможности путешествия по времени. «Наша духовная жизнь, нематериальная и не имеющая измерений, движется с равномерной быстротой от колыбели к могиле по Четвертому Измерению Пространства–Времени». Но это будет сказано уже в «Машине времени», до которой пока далеко. К исследованию волновавшего его вопроса Уэллс обратился сперва в статье «Жесткая вселенная» – той самой, что вызвала взрыв негодования у Фрэнка Хэрриса. Она представляла собой, как свидетельствовал потом Уэллс, «описание четырехмерного пространства – времени». Уэллс в дальнейшем по памяти ее восстановил, но в первоначальном своем виде она куда-то запропастилась, и позволительно сделать догадку, что по возвращении из редакции Уэллс в припадке ярости, столь для него обычном, сам ее уничтожил. Идею путешествия по времени он, впрочем, не оставлял. Впервые он последовательно изложил ее в заключении опубликованной части «Аргонавтов хроноса», потом еще раз к ней вернулся в статьях, написанных для «Всякой всячины», и окончательно оформил во вступительной главе «Машины времени». Растолковано там все настолько убедительно, что у читателя не остается ни малейших сомнений в возможности подобного путешествия. Догадка Уэллса и в самом деле не безосновательна. В начале нового века Эйнштейн заявит о связи пространства и времени и сделает отсюда вывод о том, что с изменением скорости изменяется и ход времени. Но реально это становится ощутимо лишь при скоростях, приближающихся к скорости света. Уэллс этого, естественно, не знает, но уже сама мысль о существовании пространственновременных связей и относительности времени была огромным прозрением. И хотя для самого Уэллса многое в этом вопросе было неясным, для читателя он сделал все как можно понятнее. Интересно, впрочем, как сам Уэллс относился впоследствии к этим предназначенным для чужого глаза доказательствам? В начале англо-бурской войны к Уэллсу пришел молодой человек, по фамилии Данн, и оставил ему на хранение пачку чертежей и расчетов: он конструировал первый английский самолет и боялся, что если он не вернется с войны, работа его пропадет. В нее, сказал он, никто не верит. Уэллс тоже не верил, но он от него это скрыл. Два года спустя Данн снова пришел к нему, целый и невредимый, и забрал у него свои бумаги. Ну а в 1915 году капитан Данн катал Уэллса на своем самолете. Данн был не только инженером и одним из первых английских авиаторов. Он работал еще в области математики и казался Уэллсу очень интересным человеком. Правда, несколько неожиданным. Он был еще немного мистиком. Так вот, час проверки отношения Уэллса к его собственным, предназначенным для публики доказательствам настал в 1927 году, когда его давний друг Данн опубликовал свою книгу «Эксперимент со временем». Она принесла ему новое признание, хотя на этот раз не в научных, а в литературных кругах. Джон Бойнтон Пристли даже назвал работу Данна «одной из, по всей вероятности, самых важных книг нашего столетия», и чтение этой книги подвигло его на создание целого цикла «пьес о времени». Первой книгой, которую сам Данн некогда прочитал по этому вопросу, был все тот же труд Хинтона «Что такое четвертое измерение». Однако, как он пишет, человеком, по-настоящему прояснившим для него эту проблему, оказался Герберт Уэллс. Он, по словам Данна, изложил ее с такой ясностью и краткостью, что вряд ли кому-либо удалось его превзойти. Отклик Уэллса на эти слова был совершенно обескураживающим. Он объяснил Данну, что тот понял его слишком буквально: он ведь популярности ради сильно упростил проблему, скрыв от читателя главные трудности, возникающие при ее решении. И сделано это было, по словам Уэллса, «в интересах литературы». Для того, чтобы его спор с Данном не забылся, он еще запечатлел его в книге «Покорение времени», появившейся много лет спустя, в 1944 году. Данн всерьез на Уэллса обиделся и обвинил его в приверженности к «викторианскому материализму». Ради того, чтобы высказать свою обиду, он даже прибавил абзац к третьему изданию своей книги, вышедшему в марте 1934 года. Поэтому не следует подозревать Уэллса в том, что он так вот, напрямик, верил в возможность создать экипаж, подобный изображенному в «Машине времени». При этом и чисто научная и общемировоззренческая заслуга Уэллса исключительно велика. И в том, и в другом отношении он в известном смысле предвосхитил Эйнштейна. Вспомним: частная теория относительности создана в 1905 году – через 10 лет после «Машины времени», а общая – в 1907–1916 гг. Путешествие по времени, каким Уэллс представил его читателям, основано на возможностях, которые открывает геометрия четырех измерений, получившая признание уже в конце 60-х годов XIX века. Однако, пишет Уэллс в «Покорении времени», представители неэвклидовой геометрии «были безразличны к революционным возможностям материала, которым они располагали. Мир в целом сохранял ньютоновские очертания; в нем были три пространственных измерения плюс время, плюс гравитация, и большинство образованных людей на всем свете было вполне удовлетворено этой картиной мира. Они не могли представить себе какую-либо альтернативу ей». Уэллс накрепко связал пространственные и временные понятия в «Жесткой вселенной», в статьях для «Всякой всячины» и, наконец, во вступительной главе «Машины времени» и тем совершил грандиозный прорыв к физике XX века, воплотившейся прежде всего в теории Эйнштейна. Конечно, следует повторить, непосредственная связь времени с пространством вскрывается лишь при скоростях, сопоставимых со скоростью света, но, не ощутимая в повседневности, она все же существует. И Уэллс первым объявил об этом. Именно в этом несовпадении обыденного и научного, видимости и правды, «здравого смысла», в котором всего лишь закрепляется наш повседневный опыт, и действительного положения дел Уэллс и увидел революционные возможности своего открытия. Ему надо было перевернуть привычные представления и тем самым избавить людей от предрассудков, приучить их самостоятельно мыслить, воспринимать мир во всем его грандиозном масштабе. В Южном Кенсингтоне на примере дарвинизма он увидел, какую освобождающую роль может сыграть новая научная теория. Теперь он хотел самостоятельно сделать это, обратившись к физике. И надо повторить: он сделал это в интересах литературы. Конечно, литературы, какой он ее себе представлял. Литературы, несущей огромное мировоззренческое содержание, способной растормошить умы, сдернуть пелену с людских глаз. В этом он видел свою жизненную задачу. Но для того, чтобы ее осуществить, надо было еще подняться на ее уровень – стать писателем глубоким, доступным, хорошим. К сожалению, «Аргонавты хроноса», сколько он над ними ни бился, очень долго еще оставались плохой литературой. Подражательной, претенциозной, безвкусной. Во всем, начиная с названия. У позднего Уэллса оно вызывало чувство стыда. В первоначальном своем виде «Аргонавты хроноса» – произведение романтическое, написанное под преобладающим влиянием Готорна. Действие развертывается в валлийской деревушке. Ее жители полны предрассудков и уже за его непохожесть ненавидят недавно поселившегося в этих краях доктора Небогипфеля. Они собираются напасть на него и с успехом сделали бы это, если б не местный священник Илия Кук. Ему удается предупредить великого ученого и помочь ему спастись. Когда мистер Кук приходит к Небогипфелю, он видит «Арго времени» и выслушивает рассказ изобретателя о том, как ему удалось построить этот корабль. Когда-то, рассказывает Небогипфель, он прочитал сказку Андерсена о гадком утенке, и она определила всю его жизнь. «Эта сказка, если вы ее хорошо поняли, расскажет вам почти все, что вы хотите узнать обо мне; она поможет вам понять, как мысль о такой вот машине возникла в голове смертного. Даже тогда, когда я читал эту сказку в первый раз, я уже почувствовал: это и обо мне рассказ, это и моя судьба… Уже в то далекое время тысячи обид и несправедливостей начали отдалять меня от всего человечества, от людей, родных мне по крови… Гадкий утенок, доказавший, что он может быть прекрасным лебедем; гадкий утенок, прошедший через презрение и горечь к вершине величия, – вот кто такой я!.. – Короче говоря, мистер Кук, – продолжает Небогипфель, – я открыл, что я – один из тех, кого у нас зовут гениями. Это люди, родившиеся раньше своего времени, их мысли – мысли более мудрого века. Людям их века не дано понять ни их поступков, ни их мыслей. Я понял, что судьба гениев – это и моя судьба и что для меня предназначена в моем веке худшая из человеческих мук – одиночество.