Герда

Но меня Герда не слышала. Медленно, в полшага она приближалась к краю стола. Выбирая воздух, пыхтя, порыкивая.

– Помогите, – негромко попросила ветеринарша. – Кто-нибудь…

Теперь и она поняла.

– Стоять.

А я никак не мог оторваться от этого чертова подоконника, примерз, врос.

Лапа у Герды соскользнула с края, она потеряла равновесие, качнулась, упала со стола и оказалась прямо перед ветеринаршей.

– Мама, – завопила та и рванулась ко мне.

Герда ударила в дверь, стекло треснуло на сотню осколков, но не рассыпалось, осталось висеть на пленке.

Ветеринарша быстро пересекла кабинет, ловко вскарабкалась на табуретку, а с нее перебралась на шкаф с медицинскими инструментами. И сразу же заявила:

– Ты ко мне даже и не думай лезть, тут одной места еле хватает.

Я не собирался к ней лезть, я стоял у подоконника. Прилипший. Единственное, что я смог сделать, – это повернулся к окну спиной.

Герда нюхала воздух. Она двигала головой и неуверенно перебирала лапами. А я…

Я так и стоял, стараясь осознать… То есть я совсем не мог осознать…

– Она же ничего не видит, – радостно сказала со шкафа ветеринарша. – Она ослепла. Она нас не найдет!

И тут же заорала:

– Помогите! Помогите!

Ветеринарша закачалась на шкафу, поскольку он оказался весьма и весьма неустойчивым, балансировала, гремела инструментами и орала.

– Помогите! Ну, помогите же!

Но отчего-то на помощь никто не торопился. Потому что никого не было, за мной не занимали.

– Останови ее! – крикнула ветеринарша.

Герда приближалась. Герда была ужасна. Белые глаза покрылись сеткой красных и черных прожилок, набухли и почти вываливались из глазниц, и по краям, и сверху и снизу тянулась бахрома из густых кровавых слезок, а из уголков глаз на морду выдавливалась красная маслянистая жижа.

Она приблизилась ко мне и остановилась. И смотрела некоторое время, нюхала воздух, роняя слюну.

– Гони ее, – посоветовала сверху ветеринарша. – Вон пошла.

Я ждал. Ну, что она, Герда, бросится. Легким неостановимым прыжком, от которого невозможно увернуться.

А я и не собирался уворачиваться, так и стоял, придавленный этими кошмарными глазами.

– Руку выставь, – зашипела ветеринарша. – Локоть подставь.

Герда повернулась. И почти сразу рванула с места, врезалась в письменный стол у стены, опрокинула его, а затем и в саму стену возле двери, уронила вешалку, и кинулась в противоположную сторону, и наткнулась на смотровой стол.

Об этот стол она ударилась уже сильно, даже завалилась на бок, но почти сразу поднялась. И опять. Металась по кабинету, стараясь найти выход. Билась в стены. В стол. Снова в стены. И, наконец, ударилась в дверь.

Дверь со звоном распахнулась. Герда вышла в коридор. Стало тихо. Разом замолчали все, я услышал, как грохнулся о кафельный пол чей-то телефон.

Герда понюхала воздух и исчезла.

– Слава богу, – сказала со своего шкафа ветеринарша. – Не, пора отсюда уходить…

Я оторвался от подоконника.

Я прошел через разгромленный кабинет, толкнул успевшую закрыться дверь. В приемной сидела девочка. Не знаю, с каким животным, на коленях она держала картонную коробку из-под чайника, в коробке этой что-то недовольно шебуршалось.

Девочка была перепугана.

– Она туда, – сказала девочка. – Она убежала. На улицу.

И показала пальцем вдоль коридора.

Сам бы мог догадаться – мебель кое-где была сдвинута. Дверь, ведущая на улицу, была распахнута, в тамбур врывался горячий воздух и пыль, и в этой пыли на полу отпечатались лапы.

Я вышел из ветклиники. Герды не было видно. Мимо по дороге катились тяжелые пустые лесовозы, они выли как волы и громыхали цепями, как рабочие слоны, слева, метрах в трехстах оранжевый экскаватор копал траншею, все. Герда исчезла. Растворилась, ушла в землю, в воздух и в воду луж, в дорожный гул, сонный ветер, в мать-и-мачеху, растущую вдоль канав. Возникла из страшного майского полдня, ушла в жаркое утро июня. Именно так тогда я и подумал.

Посмотрел по сторонам и двинулся направо, вдоль забора, вдоль канавы. Дрожали руки.

Забор был длинным, тянулся и тянулся, так что мне даже начало казаться, что я буду идти вдоль него всю жизнь. Потом я устал и сел на бетонные блоки, сваленные вдоль забора. Сидел, смотрел на машины, сидел, смотрел.

Хорошо ведь сидеть и смотреть.

Глава 20 Центавры

– Рома, Воронеж, дээмбэ восемьдесят два.

Колдобина.

– Кустанай – столица мира!

Ухаб.

Колдобина лучше. Колдобина быстрая и неожиданная, как капкан, только зубы успевают щелкнуть, только язык успеваешь от укуса прибрать. Ухаб долгий, мучительный, когда автобус въезжает в ухаб, в кишках все выкручивается, время замедляется, и голос Альки звучит зловеще, точно она зачитывает не надписи на стенках и спинках сидений, а сборник шаманских камланий.

– Кустанай – дыра. Белгород – король. Ракитин был здесь.

«Ракитин был здесь» снабжен небольшой, но атмосферной миниатюрой – виселица, протяжная петля, а в ней человечек, видимо, непосредственно Ракитин, все это на фоне разбитого и простреленного сердца. Видимо, несчастная любовь. Красиво. Емко.

– Ракитин был здесь.

Ухаб.