Герда

Герда бросила сеть и через пять минут все коровы оказались в воде. Сбились в кучу на отмели, мычали и вертели головами в поисках спасения. А Герда победоносно на них порыкивала и скалила зубы.

Пастух заорал. Матом, само собой. Кто слышал, как ругаются матом прорабы, – тот ничего не слышал. Пастухи ругаются в четыре раза круче, видимо, только так можно направить крупный рогатый скот в правильную сторону. А еще он выволок из-за плеча кнут и шагнул было ко мне, намереваясь, видимо, сказать мне все, что он думает… Но тут вступила Герда. Она поднялась от воды, отряхивая лапы, привлеченная новым запахом, мокрая и хмурая.

Пастух остановился. На лице у него промелькнуло странное выражение, испуг, даже нет, пожалуй, что ужас. Пастух перестал пялиться на меня, забыл о кнуте, теперь он смотрел только на Герду, а Герда шагала к нему…

Зазвонил телефон.

– Привет, – сказала Саша. – Слушай, ты можешь помочь? Тут у меня опять одно дело, а у Юльки обострение как раз.

– Обострение? – спросил я. – Опять морковь?

– В этот раз хуже. Ночью пошла попить воды и случайно заглянула в холодильник. Короче, у нее жестокий заворот кишок, а мне надо коробки потаскать.

– Где?

– Увидишь. Или ты занят?

Я был не занят, я кликнул Герду, та оставила пастуха.

– Тут еще дело – у вас же есть дома фотик? – спросила Саша.

– Ну да…

– С оптикой хорошей надо.

– Есть и с оптикой.

– Можешь взять?

– Могу, – сказал я.

– Тогда возле автовокзала тебя подхвачу, ладно?

– Ладно.

Отвел собаку домой, поручил ее Альке, сказал, чтобы присматривала – ворота сломались и автоматически до конца не закрывались. Взял аппарат. Года два назад мать увлеклась фотографией, с тех пор осталось. Тяжелый, пыльный, очень профессиональный.

Поехал на автовокзал.

Саша меня уже там дожидалась, сидела, свесив ноги из кабины «Газели»-фургона, ела лапшу быстрого приготовления пластиковой вилкой. Рядом прохаживался злобный пузатый дядька, курил и, кажется, ругался, водила, кажется, газелист.

– Опаздываешь, – сказала Саша.

– Всего на семь минут, – ответил я.

– Шучу. Запрыгивай.

Я запрыгнул в «Газель», захлопнул дверь.

Машина оказалась под потолок забитой картонными коробками без надписей, свободными оставались только два сиденья рядом со злым водителем.

– Едем, – велела Саша. – Улица Отдельная, дом сорок четыре. Отдельная, знаете такую?

Водитель кивнул.

– Отдельная – это где? – спросил я. – Там вообще что? Куда едем-то? В вашу штаб-квартиру?

– В интернат, – ответила Саша. – Отдельная на выезде в сторону Москвы.

– Куда?! – не расслышал я. – В детский дом?

Я едва не рассмеялся. Но я понимаю, что будучи сыном инициативной матери, всегда стоящей на рубеже, я просто обречен встречаться с сирыми и неимущими, но чтобы в таком количестве и со всех сторон… Интересно, а как часто обычный нормальный человек попадает в детский дом? Вряд ли очень часто. Вряд ли он вообще в него попадает. А я так раз в три дня просто. Теперь еще и Сашка. Ей-то что там надо? И вообще, интересно у нас с Сашей дружить получается – то крышу чиню, то в детский дом, осталось спасти Юлю от крокодила.

– В интернат, – уточнила Саша. – Детский дом и интернат – разные вещи.

– И в чем же разница? – осведомился я ехидно. – В детском доме икра красная, в интернате баклажанная?

– Примерно так, – сказала Саша. – Если в двух словах – в детском доме только живут, а учатся, как правило, в обычных школах, ходят в обычные секции, ну, так примерно. А интернат – это все вместе. И икра там действительно баклажанная по большей части. И вообще… Сам увидишь.

– А тебе-то что там надо? – не понял я. – Ты там что делаешь?

– По общественной части, – ответила Саша. – Дружина направила. У нас программа активной социализации…

– Дружина направила? – удивился я. – Это «Булат», что ли?

Саша кивнула.

– Ага.

– А сама ты?

Саша поморщилась.

– А что так? – спросил я. – Добровольно к сироткам не хочешь в гости?

Ехидно опять спросил, иногда во мне просыпается идиот. Такой зловредный, тупой-тупой, примерно как Громов. Редко, правда.

– Не хочу, – призналась Саша. – Не хочу. А ты вот хочешь разве?

– Нет…

– Во-во. Любому нормальному человеку на это смотреть тяжело. Никакого сердца не хватит.

– Тогда почему? – спросил я.

– Я же говорю, поручили. Все выбирали себе направления, по которым работать. Ну, там чистота улиц, пьянству бой, пенсионеры, автохамы, бюрократы, разное, короче. В интернат никто не хотел, я тоже не хотела. Но так получилось. Глупо было отказываться. Откажешься – подумают, что не справишься. Я согласилась.

– А Юля?

– Юлька? Она всегда со мной, с третьего класса. Так вот. Но она сейчас не может, улитками, дура, обожралась.

– Улитками?

– Ну да, виноградными. Нашла рядом с дачей полянку, где эти улитки живут, набрала полведра почти и потушила с сельдереем. Эскарго называется. Юлька все полведра и умяла. Получила белковое отравление, сейчас страдает.

– Ясно. Как Крылов.

– Что?

– Как Крылов, басни который писал. Он, правда, устрицами объелся.

– Юлька не баснописец.

Встали в пробку.

Жарко сделалось, кондиционера в «Газели» не полагалось, пришлось дышать окружающей средой.