Герда

Алька прищелкнула языком. Позитивный она человек, завидую ей. Инопланетян не бывает. Никогда.

– А ты… Ты…

Отец повернулся ко мне. Сощурился.

– Да знаю я, – опередил я. – Дурак. Кретин. Идиот. В моем возрасте можно уже начать думать.

– Вот именно, – покачал головой отец. – Пора уже начать думать.

Он потрепал за щеку Мелкого и вышел. На работу ему пора, и так уже задержался.

– Надо все-таки определить собаке место, – сказала мать. – Кто знает, где надо держать собаку?

Мы пожали плечами.

– Пусть она у меня в комнате спит, – предложила Алька. – У батареи как раз.

– У батареи нельзя, – тут же возразила мать. – Она приучится жить в теплоте, а потом на улице будет болеть. Нужно у стены. А почему она должна спать у тебя в комнате? Ты что, боишься одна оставаться?

– Да не боюсь я одна, – устало объяснила Алька. – Не боюсь. Чего мне здесь бояться? Просто собака… мне нравится. Мне с ней рядом хорошо, мне с ней… надежно. Она урчит, а я засыпаю. А потом, от нее пахнет хорошо.

– От собаки? – удивилась мать.

– Ага. Валенками. С ней уютно очень, хорошо. Пусть она у меня в старом кресле спит, оно все равно…

– Собаке в кресле нельзя, – запретила мать. – От этого кресла у нее будет искривление позвоночника.

Она всегда. Всегда знает, отчего у кого бывает искривление. Алька говорит, что это у матери от филфака, там все всё знают.

– Понятно, – обреченно вздохнула мать. – Никто не представляет, как правильно содержать животное. Всегда подозревала, что мои дети – бестолковые. Придется все самой, как обычно. Хотела завтра идти по магазинам, но, видимо, придется сейчас. Почему ничего нельзя отложить на завтра? Почему все нужно сделать сегодня? Даже у собаки есть жизнь! У меня этой жизни совсем нету.

Мать посмотрела на полку с травами. Ей хотелось чая и компресс на затылок. Но дело прежде всего.

– Так, даю вам пятнадцать минут на сборы, – сказала мать. – Через пятнадцать минут чтоб были готовы. Без вопросов.

Мать удалилась с Мелким под мышкой. Алька удалилась. Собака тоже подумала чуть и удалилась. А мне готовиться нечего, я и так всегда готов. Вышел во двор.

У нас хорошо. Участок уходит к реке под небольшим уклоном, и на всем этом уклоне мать высадила кедры, они дают полезные фитонциды. Молоденькие кедры, невысокие, но очень красивые, привезенные из Сибири. Рассажены далеко друг от друга, отчего создается ощущение простора, прямо с крыльца попадаешь в лес. А чуть подальше и настоящий лес, и река, и поле, хорошо. Ветер иногда пахнет травой, или водой, или грибами. Летом, когда тепло, я в нашем парке даже ночую. В гамаке. У нас есть фонарь; если его включить, то сразу прилетают летучие мыши, носятся вокруг света, пищат и отпугивают комаров.

– Игорь.

Я оглянулся.

Отец, оказывается, не уехал, сидел в машине. Поманил меня пальцем.

Открыл дверцу, сел рядом. Внутри было холодно, кондиционер работал на полную, стужа, у меня даже нос зачесался. Отец сидел, читал пособие по нахлыстовой ловле.

– И что ты такой бестолковый? – спросил отец, не отрываясь от разглядывания картинок.

Это был не риторический вопрос, это ему на самом деле интересно. Я промолчал.

– Надеюсь, этого не повторится?

Я опять промолчал. Я и так каждый день обещаю, что не повторится.

– Понятно, – сказал отец. – Что думаешь летом делать?

– Не знаю.

– Не знаешь. Подумал бы. Последнее лето, между прочим.

Это да, про это я еще с сентября слышу. Что предпоследний год, что последнее лето, а потом раз – и взрослая жизнь, и уже все, и нет пути назад. Ну да, предпоследний год, ну да, последнее лето. И что? Срочно искать смысл жизни?

– Так что ты думаешь делать?

Это тоже вопрос не риторический. Тоже промолчал.

– Насчет политехнического думал? – спросил отец.

– Думал.

Я на самом деле думал. Политехнический – это хорошо. А самое главное, я туда вполне поступлю, там вроде несложно.

– Политехнический – это хорошо.

– А медицинский? Не хочешь попробовать?

– Медицинский тоже хорошо.

– Хорошо… А тебе самому-то что хочется?

Самый популярный вопрос в моей жизни.

– Политехнический ничего…

Политехнический лучше медицинского. Наверное.

– Понятно, – поморщился отец. – На западном фронте без перемен. Ладно, думай.

– Я думаю.

– Думает он… Что с собакой решили?

– Хорошая собака.

– Хорошая собака, – согласился отец. – И очень серьезная собака, она требует ответственности, ты хоть понимаешь?

– Я буду с ней гулять.

– Гулять он будет… У тебя рыбки в аквариуме засохли.

– Буду гулять, – сказал я упрямо. – Буду.

– Ладно. Поглядим.

Отец достал из бардачка эвкалиптовые леденцы, пожевал. Это он у матери перенял – леденцы.

– Конечно, стоило тебе по шее настучать за такое, – сказал он негромко. – Но поздно уже. Все могло ведь закончиться совсем по-другому. Ты представляешь, насколькопо-другому? Это ты хоть понимаешь?

– Понимаю, – кивнул я.

– Конечно, Аделина тоже виновата. У нее-то мозги должны быть, взрослая вроде уже. Но с ней сейчас бесполезно говорить, она вся в облаках… Слава богу, эта псина подоспела. Как ее зовут, кстати?

– Не знаю. Собака.

– Сам ты собака… Ты за ней ничего не замечал? – спросил отец осторожно.

– За кем? – не понял я.

– За Алей.