Герда

– Игорь, – мама повернулась к Гоше. – Игорь, попробуй сосиску.

– Попробуй, она не отравлена, – сказала я.

– Да я это… – Гоша не нашелся сразу.

– Ты же знаешь, я мяса не ем, – прошептала мама. – Съешь одну штуку – и все.

– Что все? – поинтересовалась я.

– Прекрати.

Мама хотела разозлиться, но при прикованных делать это было нельзя. Операция «DOBRO» оказалась под угрозой.

– Съешь, пожалуйста, сосиску, – сказала мама. – Я тебя прошу.

«Прошу» получилось раскатисто, так не сосиску просят съесть, так танковыми колоннами командуют.

Прикованные смотрели на нас уже с подозрением.

И тут подъехал зеленый ваген городского телевидения, из него выгрузилась сама Василиса де Туле, светская львица и ведущая программы «Час Пигг», я узнала ее по придорожным билбордам с рекламой ЗОЖ и по репортажам в стиле «собака стала мамой козленка». Василиса отряхнулась, окинула информационное поле профессиональным взглядом и, покачиваясь на неровном асфальте, направилась к нам.

– Ладно, – сказала мама Гоше. – До конца лета будешь свободен.

– Договорились, – крикнула я.

Я выхватила из рук матери сосиску и откусила. Гоша только растерянно раскрыл рот.

Я человек непривередливый, особенно по части еды, могу легко съесть вареный плинтус. Но бутерброд с сосиской оказался серьезным испытанием.

Во-первых, сосиска не раскусилась. Выяснилось, что мама сварила ее вместе с оболочкой, с толстой целлофановой шкуркой, которая при варке умудрилась утолщиться и упрочиться. Зубы у меня ничего, крепкие, но с первого раза сосиску не взяли.

Во-вторых тоже приключилось. Я поднапряглась, стиснула зубы, подлая сосиска поддалась и немедленно взорвалась кипятком. Ожглась неслабо, и язык, и губы и лицо. Очень хотелось хорошенько матюгнуться, но я стерпела. Стала жевать. Старалась даже аппетит изобразить.

Но тут случилось и в-третьих.

В булке оказался кирпич.

Конечно, не совсем кирпич. Если бы это был кирпич, я бы с ним справилась только так, но это был какой-то просто-напросто базальт. Зубы скрипнули, боль прострелила меня до затылка, я скривилась и вывалила бутерброд на землю.

Мама посмотрела на меня с раздражением и разочарованием. Протестующие переглянулись. Женщины принялись качать в коляске детишек. Мужчина в строгом костюме ошарашенно обернулся на полицейского.

– Вам плохо? – с интересом спросила подоспевшая Василиса де Туле.

Я промычала нечто универсальное, кивнула на маму. Мама улыбнулась. Василиса высвистнула из вагена оператора с камерой. А я вдруг подумала, что протест происходит как-то уж очень вяло. С тех пор как мы приехали сеять сосиски, протестанты не произнесли ни слова, только перешептывались и переглядывались. Не скандировали, не размахивали транспарантами, и вообще, как-то особо не активничали. И, кажется, никому не мешали.

Пришла пора положить этому предел. Я сняла рюкзак, достала из него баллончик-гуделку.

– Мне плохо… – прохрипела я. – Сейчас…

Я выпустила на волю оранжевые шарики фронды, и они повисли в воздухе. Легкий ветерок подхватил их и стал подталкивать к протестному забору. Я задудела баллончиком и развернула над головой плакат, любовно изготовленный мной в часы ночного бодрствования и прицепленный к двум телескопическим удочкам.

«Лавкрафт – ты прав».

Василиса де Туле щелкнула оператора, и он с профессиональным отвращением развернул в мою сторону камеру. Я продудела еще раз, затем протестующепрочитала кричалку:

– Ищи Ктулху! Зови Ктулху! Не ешь салат! Люби уху!

Все сразу стали смотреть на меня. Мама тоже.

Я продолжала:

– Спагетти-монстр наливается ядом! Революция здесь, революция рядом!

Мама почему-то не стала меня останавливать, то ли окаменела от удивления, то ли… То ли не знаю. Василиса де Туле выхватила откуда-то микрофон и принялась вещать. Довольно убого, как всегда, впрочем, без огонька:

– Уважаемые зрители, сейчас мы находимся возле печально известного Серовского спиртзавода, где проходит мирная акция гражданского протеста против рейдерского захвата предприятия. Как мы видим, к работникам завода присоединились общественные активисты, они раздают еду, теплую одежду и поддерживают людей креативом…

Герда шевельнула ушами. То есть не шевельнула – они у нее просто поднялись, как два маленьких локатора. Услышала что-то. Наверное, как Ктулху приближается.

– Ктулху не спит! Ктулху не ждет! Ура Ктулху! Ктулху придет!

Василиса сунула мне в лицо микрофон:

– Скажите, пожалуйста, против чего вы протестуете?!

– Против Макаронного монстра, – громко ответила я. – Многие поддались его сладкогласой пропаганде. Но скоро этому беспределу будет положен предел. Ктулху пробуждается!

Я нажала на клапан. Баллончик рявкнул. Василиса де Туле подпрыгнула.

– Девочка, ты что, одурела?!

– Покайтесь, пока не поздно, Василиса! – потребовала я. – Иначе будете взвешены и найдены очень легкой. Кто тогда не кинет в вас камень?

– Ненормальная…

– Горячие сосиски, – упавшим голосом произнесла мама. – Горячие сардельки…

Гоша чесал лоб.

Откуда-то, я даже не заметила откуда, показался дядечка в помятом пиджаке с оторванными карманами, небритый и нетрезвый. Он понюхал воздух и засеменил к матери.