Гердер

Гердеровские мотивы в трактате «О человеке…» отмечались уже в работах И. Лапшина и К. Биттнера. Но оба эти автора, считая, что как Гердер, так и Радищев являются идеалистами, не могли охватить проблему во всей ее полноте. Лапшин сопоставлял с произведениями Гердера лишь третью и четвертую книги трактата; Биттнер увидел отзвук гердеровских идей и в первой книге, но решительно отказывался от того, чтобы найти что-либо общее с Гердером во второй книге, проникнутой духом «динамического материализма» и исполненной стремления к «четкому» определению исходных понятий. Биттнер отмечал здесь близость позиции Радищева к работам Пристли и заявлял, что вторая книга «вряд ли что-либо даст для темы Гердер и Радищев, так как ни динамический материализм, ни четкое разграничение понятий не были делом Гердера. Не удивительно поэтому, что во второй книге мы не можем найти никаких моментов соприкосновения с Гердером» (28, стр. 35).

Между тем уже одно имя Пристли заставляет вспомнить о Гердере. Как мы отмечали выше, в «Идеях философии истории человечества» Гердер солидаризуется с английским материалистом и отстаивает динамическую концепцию, в значительной степени приближающуюся к материалистической философии. Идеи несотворимости мира, единства материи и сознания, исторической эволюции психики, которые развиваются во второй книге трактата Радищева, вполне созвучны Гердеру. Рассматривая ступени возникновения сознания, Радищев говорит о раздражимости («раздраженность»), которая заметна уже у растений, о чувственности, которая связана с наличием нервов, о мышлении как о процессе деятельности мозга. Все это перекликается с соответствующими местами гердеровской работы «О познании и ощущении человеческой души», которую мы рассматривали выше. Вполне возможно, что здесь мы имеем дело не с заимствованием, а с совпадением, с параллельной работой мысли, занятой одними и теми же проблемами. Разбирая проблему раздражимости, и Гердер и Радищев ссылаются на один и тот же источник — работы Галлера. Так обстоит дело со второй книгой.

Что касается трех остальных, то их близость работам Гердера еще очевиднее. В первой книге Радищев неоднократно называет имя Гердера, перелагает или цитирует его работы. Критика преформизма, сопоставление человека с животными, пантеистическое истолкование бога, даже афоризм «человек рожден для общежития» — все это в той или иной степени восходит к Гердеру.

В третьей части мы также встречаемся и с именем, и с мыслями Гердера. Мы видим их в рассуждениях «о лестнице веществ», о том, что человек не есть «конец творения», что постепенность в усложнении организмов проистекает из «постепенности в сложении естественных сил», которые связаны с органами и организмами, но не тождественны им, что естественные силы не могут ни исчезнуть, ни деградировать, а только совершенствоваться. В четвертой части Радищев воспроизводит ход мыслей гердеровского диалога «О переселении душ»; из трех возможных вариантов «человеческого бытия по смерти» (перевоплощение в себе подобное, в низшее или высшее существо) им принимается, так же как и Гердером, последний. Мы помним, что эти отдающие мистицизмом рассуждения приводили Гердера к предположению о всеобщности развития и его беспредельности. К аналогичным выводам приходит и Радищев: «Стремление к совершенствованию, приращение в совершенствовании кажется быть метою мысленного существа и в сем заключается его блаженство; но сему стремлению к совершенствованию, сколь оно ни ограниченно есть, предела и конца означить невозможно» (21, стр. 409). И хотя Радищев неоднократно говорит о личном бессмертии, эта проблема сливается с реальной проблемой совершенствования человека, его будущего.

Последние части трактата вряд ли могли служить «маскировкой». Не все, что в них написано, могло бы удовлетворить священный Синод. Вот, например, рассуждение о боге: «Всемогущее существо в самом деле не награждает, не наказывает, но оно учредило порядок вещам непременный» (21, стр. 414). А в первой книге Радищев восклицает: «Вся плоть, все кости ощущают над собой власть, их превышающую. Называй сие, кто как хочет, но Гоббес, но Спиноза ее ощущали, и если ты не изверг, о человек! то отца своего ты чувствовать должен, ибо он повсюду» (21, стр. 313). Следовательно, и в начале и в конце трактата излагается единая пантеистическая точка зрения, весьма далекая от церковной ортодоксии.

В основном содержании трактата нет противоречий, по-разному звучат лишь рассуждения о бессмертии. Но если последнее понимать как неуничтожимость сил природы, непрерывность прогрессивного развития человека, то признание бессмертия теряет мистический смысл. К тому же не у всех материалистов XVIII столетия была единая, последовательная точка зрения на эту проблему. А Гердер и Радищев были сыновьями своего века.