Герканский кабан

– Мудро, хвалю, – кивнул лейтенант, еще раз убедившись, что не ошибся в выборе сержанта, и твердо решив, что когда вернется в Денборг, напишет еще одно ходатайство, узаконит самовольно присвоенный им старику чин. – Пойду гляну! Сержант, за мной! Всем остальным отдыхать, и чтоб не смели в шахту без приказа моего соваться!

Хоть лейтенант и оставался внешне спокоен, но его одолевал страх. Ноги подкашивались, в руках была дрожь, а по спине стадами бегали мурашки. Болезнь – самый страшный враг, против нее бессильны мушкет и меч. У отряда имелось вдоволь и пороха, и провизии, но не было при данных обстоятельствах главного – очкастого заморыша-лекаря, который бы определил природу помешательства и, если бы не вылечил больных, хотя бы уберег остальных. Конечно же, было бы разумно отдать приказ отступить и, пока не заразились остальные солдаты, вернуться в Денборг. Однако у лейтенанта был приказ! Приказа нельзя ослушаться, распоряжения старших по званию не подлежат обсуждению. За ослушание – штрафной батальон, а если ты уже в нем, то расстрел. Таковы законы герканской армии, самого многочисленного, самого дисциплинированного и боеспособного воинства со времен начала упадка Великой Восточно-Континентальной Империи.

«Ничего, ничего, – крепил лейтенант свой дух разумными мыслями. – Сейчас собственными глазами увижу этого бедолагу, а там и решу, что делать. Если в себя пришел болезный, помешательство может быть и временным, например, от страха, то расспрошу, что они в шахте увидели. Да под охраной бедолагу пока подержу, чтобы свои же под горячую руку не растерзали. А если все серьезней… Впрочем, чего мне бояться? На худой конец исполню приказ дословно, то есть встану лагерем возле поселка, а не в нем самом…»

Когда же лейтенант вместе с сержантом переступили порог домишки, то оптимистичный настрой сразу куда-то исчез. Один из солдат, охранявших обезумевшего товарища, лежал на полу с окровавленным лицом. Мушкет, оружие, которым был нанесен смертельный удар, валялся возле бездыханного тела. Обломок его приклада был весь в еще не загустевшей крови. Однако тому, кто совершил убийство, одного удара показалось мало. В грудь трупа был вогнан меч, притом с такой чудовищной силой, что перекрестье рукояти застряло в расколовшейся надвое от удара кирасе. Второй охранник стоял к вошедшим спиной, стоял неподвижно, навытяжку, прижав руки по швам и закинув мушкет за спину.

– Нечистая сила, чур меня, чур! – крякнул с испугу оторопевший ветеран и закрестился, как предписано канонами славной Единой Церкви.

Лейтенант был согласен со стариком. В избушке определенно порезвились темные силы. Ведь один из охранников спал крепким сном, а другой был убит, причем тот, кого они сторожили, был по-прежнему крепко связан, и более того, не подавал признаков жизни. Он сидел на полу, обмотанный веревками и низко склонив голову. Справа в шее безумца торчал кинжал.

Наверное, разумней всего было бы бежать без оглядки прочь и поджечь проклятый домишко, но офицеру вдруг захотелось докопаться до истины. Он не мог уйти просто так, не узнав, что здесь случилось. Один из солдат был еще жив, хоть и спал стоя, как лошадь. Возможно, его усыпили колдовскими чарами, и вполне вероятно, что перед тем, как погрузиться в непробудную дремоту, он все-таки что-то да видел.

– Ей, служивый, очнись! – закричал в самое ухо стража офицер, крепко вцепившись и тряся его за плечо.

Спящий часовой почти мгновенно открыл глаза и с ненавистью уставился на командира. Лейтенант испугался, такого взгляда он не видел очень давно. Лицо солдата казалось застывшей гипсовой маской, и только глаза, безумные глаза были преисполнены гнева. Офицеру вдруг показалось, что на него смотрит не сам солдат, а вселившееся в него злобное существо, кровожадный демон, завладевший чужим телом.

Рука лейтенанта сама собой потянулась к заряженному пистолету, но он опоздал. Сильный и быстрый удар, пришедшийся точно в середину кирасы, отбросил его назад, а еще через миг его не защищенный шлемом затылок соприкоснулся с бревнами деревянной стены, и мир померк. Последнее, что запомнил лейтенант перед тем, как потерял сознание, были ехидный бесовский смех и чудовищный треск рвущихся ремешков нагрудника.

Он очнулся лишь утром, лежа на окровавленном полу в том же самом домишке. Напавшего на него солдата уже не было, а на полу лежал еще один труп, мертвое тело сержанта, пытавшегося защитить командира. Вокруг было тихо, слышалось лишь радостное жужжание пировавших на трупах мух. Превозмогая боль, одновременно ударившую с двух сторон: в ушибленные грудь и затылок, лейтенант с третьей попытки все же поднялся на ноги. Внутри домишки нестерпимо пахло разлагающейся плотью и превратившейся в холодную, мерзкую слизь кровью. Не дожидаясь, пока его стошнит, а что-то уже поднималось из глубин желудка, офицер побрел к выходу.