Герман Геринг — маршал рейха

«Повсюду стояли черные обелиски с пылающими факелами, играл оркестр, — пишет она. — На лошадях прямо и неподвижно сидели всадники, старые матери бросали цветы, а школьники смотрели широко открытыми, серьезными глазами на стоявшего впереди Германа Геринга, который наконец смог привезти свою усопшую супругу домой.

Катафалк медленно тронулся и покатил вдоль шеренги людей по дороге в Шорфхайде. На всем пути его сопровождали звон колоколов окрестных деревушек и глубокое сочувствие всех, кто его видел и кто никогда не забудет эту процессию к месту упокоения».

На торжественную траурную церемонию прибыли все шведские родственники Карин, включая Томаса, а также Адольф Гитлер вместе с большинством лидеров нацистской партии. (Генрих Гиммлер приехал позднее, возбужденно восклицая, что кто-то пытался застрелить его, когда он ехал через лес. На его автомобиле виднелись пулевые отверстия, но кто их сделал, так и осталось тайной.) Фюрер прибыл точно в двенадцать, и церемония началась. Пожалуй, только Фанни и могла должным образом описать, как все происходило.

«Очаровательным, просто каким-то сказочным, было это тихое место немецкого леса, и возникало чувство, что сверху на нас взирают духи древности, — повествует она. — Каменные ступени спускались к входу в склеп. Внутри него имелось меленькое цветное темно-голубое окно, свет из которого падал на покрытые кафелем стены. Сверху, на земле, был установлен тот самый надгробный камень, который лежал на могиле в Лувё, в окружении шведской земли; рядом росли прелестные цветы. Когда саркофаг Карин стали устанавливать на открытом месте, раздалась приглушенная барабанная дробь, затем послышались звуки похоронного марша из „Сумерек богов“ Вагнера. Был возложен огромный венок от фюрера, как его последняя дань женщине, которая была так крепко и искренне предана „третьему рейху“ и во имя него умерла. Затем началась служба… Едва она закончилась, как с дальней стороны озера послышались звуки охотничьих рогов егерей, отдающих Карин последние почести».

Свое описание Фанни заканчивает такими словами:

«Когда гости удалились, а саркофаг Карин был поставлен в склеп, Герман Геринг сам поправил каждый венок, каждый букет цветов на нем. Небо было темно-синим и спокойным, без единого облачка, но со множеством звезд. Осиротелый человек наконец привез свою святыню домой».

Несомненно, прошедший день был для Геринга полон душевных переживаний, но было бы неправдой сказать, что в его завершение он остался в одиночестве без человеческого тепла. С ним была не только Эмма — Томас фон Кантцов тоже остался, чтобы разделить с отчимом воспоминания об этом волнующем, хотя и печальном дне.

Эмма Зоннеман, при всей своей практичности, никогда не проявляла ревности по поводу любви, которую ее Геринг продолжал испытывать к умершей жене, и в немалой степени благодаря ее неподдельному сочувствию Томас примирился с тем фактом, что в жизнь его отчима вошла другая женщина. Эти выходные, которые они провели втроем, и теплые отношения, которые быстро установились между Эммой и одиноким Томасом фон Кантцовом, по-видимому, помогли Герингу оформить планы на свою дальнейшую личную жизнь.

До этого момента в партии среди тех, кто любил чесать языки, было немало таких, кто бы мог поклясться, что Эмма никогда не станет для Геринга больше, чем любовницей. Но Геринг, видя, что Томас явно одобрил его выбор, и заметив материнское отношение Эммы к несчастному молодому человеку, отбросил все сомнения относительно своей мягкосердечной актрисы. Теперь он стал не только постоянно бывать вместе с Эммой на людях, он и показался с нею в присутствии Гитлера и пережил момент безграничной радости, когда фюрер показал, что и он искренне одобряет его выбор.

К лету 1934 года Эмма дала знать всем своим театральным друзьям, что она без ума от Германа Геринга. Она обожала его чрезмерно пышную и яркую манеру одеваться, его мощный, в три обхвата, торс (сама она тоже отнюдь не была худенькой), наслаждалась его остроумием, разделяла его вкусы в музыке и искусстве и любила его откровенную манеру высказываться.

Но она пришла в некоторое замешательство, когда обнаружила, что, каким бы прямолинейным он ни был с остальными, в присутствии Адольфа Гитлера Геринг терял ощущение своей индивидуальности и начинал покорно поддакивать и соглашаться со всем, что изрекал фюрер.

«Это было так заметно, что даже моя восемнадцатилетняя племянница заметила, — написала позднее Эмма, — поскольку она находилась со мной большую часть времени, то виделась на неофициальных встречах не только с Германом, но и с Адольфом Гитлером. Ей очень нравился ее „дядя“ Герман и ей было невмоготу постоянно слышать его эхом звучащее „да“ Адольфу Гитлеру, который ей совершенно не нравился. „Он соглашается, — говорила она мне, — даже когда его мнение совершенно противоположно. Дядя Герман такая сильная личность. Почему он так слепо принимает все, что бы ни сказал Гитлер?“»