Герман Геринг — маршал рейха

В 1934 году произошла еще одна кончина, которая глубоко тронула Геринга, — умер риттер фон Эпенштейн, которому было уже восемьдесят четыре года. Можно сказать, он сделал это своевременно, до того как нацисты осуществили аншлюс Австрии.

Геринг прислал большой венок на его похороны и длинное письмо баронессе Лилли, приглашая ее приехать повидаться с ним, когда она будет в состоянии путешествовать. Она приехала к нему в Каринхалле, и Геринг, показывая ей дом и окрестности, в какой-то момент вздохнул и сказал:

— Как жаль, что старик не дожил, чтобы увидеть все это. Как бы мне хотелось показать ему Каринхалле!

Теперь в его жизни в живых остался только один герой.

Геринг снова женится

Как-то утром, в феврале 1935 года, Геринг, находившийся в ванной, позвал Эмму, крикнув в открытую дверь, ведущую в спальню:

— Я хочу сказать тебе что-то очень важное!

Эмма, которая только что закончила одеваться и готовилась ехать на репетицию в театр, насторожилась. Когда Герман произносил слова «серьезное» и «важное», как правило, это означало, что он собирается сделать ей очередной выговор за ее дружбу с актрисами-еврейками или за ее настойчивое покровительство еврейским магазинам, которым с 1 апреля 1933 года был объявлен официальный общегерманский бойкот. Это случалось почти всегда после того, как он возвращался с визита к Гитлеру, а вчера ночью он как раз приехал из Берхтесгадена.

— Что-то неприятное? — спросила она, готовясь выскользнуть за дверь.

Но Геринг передумал с ней говорить, и вместо этого Эмма услышала громкий плеск воды и шлепанье босых ног — он вылез из ванны и появился в дверях, с полотенцем вокруг мощного торса. В руках у него был сложенный лист бумаги, который он ей вручил, наказал прочитать его по дороге в театр.

Убежденная, что записка — просто эхо одной из гитлеровских жалоб на ее необщепринятое поведение (незадолго до этого фюрер выражал недовольство в связи с ее привычкой ездить на метро и заговаривать с евреями), она не испытывала желания немедленно ее прочитать и развернула лист только в автомобиле. Роберт Кропп, который должен был отвезти ее в театр, уже собрался трогаться, когда услышал, как она произнесла:

— Боже мой, наконец-то!

Эмма немедленно выбралась из автомобиля и вбежала в дом. На листе было написано: «Выйдешь за меня замуж на Пасху? Фюрер будет нашим свидетелем».

Ответив Герингу на вопрос в записке, она опять поспешила в театр, но теперь уже для того, чтобы поставить в известность герра Лундгренса, ее режиссера-постановщика, что она не будет играть ведущую роль в пьесе «Агнес Бернауэр» в этом сезоне.

Официальное объявление об их помолвке было сделано в середине марта 1935 года, а на 22 число этого же месяца Геринг пригласил членов дипломатического корпуса, чтобы представить им свою будущую невесту. Среди присутствующих на обеде были все послы со своими супругами, причем последним крайне не терпелось увидеть женщину, о которой они слышали так много сплетен. Среди гостей также присутствовал британский посланник сэр Эрик Фиппс, и на следующий день он телеграфировал в Форин офис свои комментарии этого события.

«Таким образом, генерал Геринг, — передавал он, — возобновил череду роскошных пиршеств, начатых покойным капитаном Ремом в феврале 1934 года, прерванных „кровавой баней“ 30 июня и презрительно охарактеризованных фюрером в рейхстаге в июле как „так называемые дипломатические банкеты“. Однако на этот раз повод для приема был вполне благовидным и он имел своей целью представление свету фрау Эмму Зоннеман, более не как „личного секретаря“, а как fiancee^[11] нашего хозяина».

Обед был великолепным даже по меркам сэра Эрика Фиппса.

«Столы были накрыты в белом мраморном зале, украшенном дорогими гобеленами и прекрасно освещенном, — живописует он. — На протяжении всего времени обеда играл невидимый струнный оркестр. Наш хозяин сообщил, что собирается построить плавательный бассейн около пятидесяти метров в длину (такое же намерение имелось и у капитана Рема, но 30 июня оно сорвалось вместе с другими его менее безобидными затеями). Он объяснил, почти оправдываясь, моей жене, что женится на фрау Зоннеман только по настоянию фюрера, который считает, что на высших постах в партии слишком много холостяков. Между тем фрау Зоннеман, рядом с которой я имел честь быть посаженным и которая делала честь ее fiance[12] своим прямодушием и обаянием, воспользовалась случаем, чтобы с едва уловимыми нотками сожаления сообщить о своем близящемся уходе со сцены. Публика должна вынести эту новость стойко, ибо меня заверили, что фрау Зоннеман лишена малейших следов сценического таланта».

Свой отчет он заканчивает в том же тоне: