«В семейном кругу Геринг был спокойным и дружелюбным, хотя иной раз и допускал резкие выражения. Порой он любил прихвастнуть, и я сразу же замечал это. Я знал о его непомерном тщеславии, равно как и о том, что ни в коем случае нельзя задевать его самомнение».
Лоббирование «Люфтганзы» приносило Герингу 1000 марок в месяц дополнительно. Это позволило семейству купить собственный дом на Баденштрассе. Карин была поглощена обустройством нового жилища, но все-таки находила время, чтобы ездить с Германом на митинги.
21 февраля 1929 года она писала:
«В последнее время так много хлопот… Вот и сегодня Герман выступает со своей первой большой речью в рейхстаге и я должна быть там, чтобы его послушать… А вечером у него выступление в Берлинском университете, где студенты симпатизируют самым разным партиям. Больше половины из них уже за национал-социалистов, и я надеюсь, что он сумеет обратить в свою веру и всех остальных! Завтра он выступит в Нюрнберге, а потом отправится в десятидневное турне по Восточной Пруссии, где у него 12 выступлений в 12 городах. Весь дом полон политиков, и это доставляет много хлопот, зато действует так возбуждающе!»
Геринг оказался для нацистов незаменимой, поистине уникальной фигурой. Он, как никто другой, умел нести идеи партии в массы. С другой стороны, благодаря своим связям с банкирами и промышленниками он внушал германскому бизнесу, что национал-социализм — учение вполне респектабельное, а некоторые экстремистские лозунги, в том числе и антисемитские, используются лишь в тактических целях, для привлечения новых сторонников, и что партия Гитлера — единственное надежное оружие в борьбе против красной опасности. Да и аристократы вполне благожелательно выслушивали речи Геринга. Например, второй сын кайзера Вильгельма II принц Август Вильгельм подружился с Герингом и открыл для него двери великосветских салонов.
24 февраля 1930 года, на следующий день после смерти 22-летнего берлинского штурмовика Хорста Весселя, княгиня Вид принесла Герингам свою новую картину «Марширующие штурмовики», на которой среди живых штурмовиков были изображены души их погибших товарищей. Это была иллюстрация к песне «Выше знамена!», написанной в 1928 году Бесселем. После гибели автора под названием «Хорст Вессель» она стала неофициальным гимном национал-социалистической партии. Сам Вессель был сыном настоятеля Берлинского кафедрального собора, служившего в годы войны капелланом ставки Гинденбурга. Возможно, это, равно как и покровительство, которое оказывал Бесселю глава берлинских нацистов Йозеф Геббельс, определило выбор одного мученика среди сотен штурмовиков, погибших в схватках с полицией и красными. Фигура Хорста Весселя должна была символизировать, в частности, то, что молодое поколение выходцев из прежней, кайзеровской элиты, потерявшее все из-за «ноябрьских предателей», теперь отдает жизнь за идеалы национал-социализма. При желании в нем можно было увидеть и уголовника, «перевоспитавшегося» под «благотворным» влиянием национал-социалистических идей. Да и то, что погибший был хоть и плохоньким, но поэтом, несомненно, сыграло свою роль. В общем, герой на все времена и для всей Германии.
В годы послевоенного кризиса Хорст Вессель стал профессиональным сутенером, отсидел два года за мошенничество, затем присоединился к СА и НСДАП, возглавил штурм (отряд) № 5 и погиб от рук ротфронтовцев в схватке на берлинской улице, причем его убийца, Али Хеллер, по иронии судьбы тоже оказался бывшим сутенером. За убийство Хорста его осудили на шесть лет. Из Весселя сделали нацистского мученика, а песня «Хорст Вессель» приобрела популярность, хотя стихи, скажем прямо, оставляют желать лучшего.
Геринг в ту пору уже не водил штурмовиков в атаку на «реакционеров», как это было во времена мюнхенского путча. Теперь он чаще общался не со штурмовиками — простыми рабочими, лавочниками, конторщиками и батраками, а с парламентскими политиками, банкирами, промышленниками и аристократами. Для них он стал лицом партии, придавая ей респектабельность и доказывая, что с Гитлером и его людьми можно иметь дело.