Герман Гессе, или Жизнь Мага

Гессе не сомневается, что источник его собственных болей, конъюнктивита и ишиаса, лежит в области психики. Рут, Мия, дети: столько препятствий к работе! Все это погружает его в меланхолию и раздражение, «смысл» которого он хочет понять. Его знание психоанализа достаточно глубоко, чтобы позволить ему почуять «всеобщий смысл», который подвластен ему только через творчество, когда, вглядываясь мудрым взглядом в боль, кажущуюся смертельной, писатель становится способным к высочайшему отстранению. Его юмор блистает уже в «Курортнике», и он прибегнет к нему с новой силой. Одинокий, отвергнутый, у подножия неизбежного, он хорошо слышит, как вновь рождается его смех — орудие, способное нанести удар рассудку. «Вот какие мы мартышки! Смотри: таков человек!» — восклицает он. У некоторых существ есть намерение страдать, которое, разрушая их, несет на порог запредельного. «Нет, я не умру», — пишет он Эмме Балль в июле 1925 года, в час, когда его посещает мысль о самоубийстве… «Не по доброй воле я иду этим путем, пыльным, сложным, бесполезным». Он хочет надавить на закрытую дверь, ведущую в темную область его подсознания, и каждое движение дается ему с трудом.

Он стремится создать обстоятельства, которые помогут ему тронуть струны новых инструментов. В его «магическом театре» блистает игра светящихся букв. Этот «золотой луч», присутствие божественного, он почувствует, лишь пройдя отвратительными закоулками. «В мире я нерешительно плаваю кругами», — пишет он в конце октября 1925 года Вильгельму Шеферу. С осени он вырывает себя из паралича повседневности и поддается соблазну бегства, в котором так часто обретает черты бродяги Кнульпа.

В период этой новой эскапады он создает нечто, сравнимое по значимости с «Курортником». Теперь в нем нет и следа вчерашнего желчного подагрика. В образе четырехногого существа, не то человека, не то волка, он скользит сквозь реальность, где люди, вещи и города видятся ему в новом свете. Его путь лежит через Ульм, Аугсбург и Нюрнберг. Презрев комфорт, он идет пешком, прислушиваясь к самым тонким вибрациям действительности.

Вечером в Цюрихе при сиянии зимней луны он входит в дом Алисы и Фрица Лётольдов, где среди азиатской экзотики плавает дух индийских пряностей. Переночевав у ног позолоченного Будды, он вновь отправляется в путь сквозь бары, дансинги, автомобили, улицы, освещенные неоновой рекламой. Потерявшись в толпе, он пристает к официанткам в кафе, шутит с незнакомцами, идет в кино. И пока он пишет «Путешествие в Нюрнберг», его, как и его курортника, считают забавным весельчаком, «своим». Он создаст перспективу, создаст двухголосую партитуру. Жизнь за этот день не стала к нему милосердней, но он придаст ей колорит перипетиями своего паломничества за пределы существования отшельника. Он все глубже погружается в тему своей жизни: оппозицию двух полюсов. Бегство и безопасность, приключение и комфорт, отвага и скромность, разум и безумие: тревожные противоречия. Он мог бы миновать их, но они нужны ему, чтобы разбудить свою двуликость. Потерявший надежду смотрит на туриста, а турист не может оторвать взгляд от потерявшего надежду. Как он извлек из своего пребывания в Бадене иронический автобиографический рассказ, так из своих теперешних скитаний он создаст язвительную одиссею.

Путешествовать через старую Германию значило путешествовать в собственной памяти и памяти всего народа, объединять прошлое и будущее, объединять мир: «Был Гёльдерлин в Тюбингене, был Мёрике и была прекрасная женщина. И смерть в этом путешествии претворялась в бессмертие! умершие, быть может, были, как и я, особенные существа, больные, страдающие, уязвимые, созидающие от скорби, а не от счастья, строители из-за отвращения к реальности, а не из-за ее гармонии». Это убеждение в том, что бессмертное искусство всегда отвечает на боль настоящего, не покидает писателя многие годы. Он говорит о нем во многих книгах, в «Демиане», например, и в «Курортнике». Именно из этого убеждения у него родилась идея зеркала, олицетворяющего ту загадочную эфемерность, какой живет в подсознании внутреннее «я», освобожденное от сиюминутности.