Герман Гессе, или Жизнь Мага

Фишер, однако, издает сборник его новелл под простым названием «Окольные пути». «Маленький ученик, который переживает свою первую оплошность, и влюбившаяся продавщица столь же мне интересны, как герой, артист или политик, потому что они не относятся к избранным и дышат воздухом всего мира», — этот интерес Гессе к простым людям вызвал жестокие насмешки критики. Карл Буссе — давний друг, который издал в Берлине свой второй сборник поэм, — возмущается: «Почему автор злоупотребляет своим даром, описывая в деталях эволюцию существа, чья самая высокая цель состоит в том, чтобы расчесывать бороду и заплетать косы? В первом из этих рассказов представлена биография молодого человека, который должен стать нотариусом, но который в конце концов вместо этого открывает парикмахерскую. У Германа Гессе слишком много достоинств, чтобы размениваться по мелочам и чтобы расточать свой талант на пустяки».

Но что бы сказал Буссе, если бы увидел теперь лицо писателя, если бы заметил, как более сурово сомкнулись его брови, сколько морщин прорезали его лоб? Любят ли его в самом деле его поклонники? «Они меня считают или героем, вроде Камен-цинда, покоряющим вершины и хватающим быков за рога, или милым любезным господином, не лишенным чувства юмора, непринужденно улыбающимся с блаженным видом». Он курит сигару за сигарой, чуть не обжигая губы, и его пальцы с желтыми ногтями перелистывают страницу за страницей поэтические сборники. Он сверяет счета, просматривает рекламные анонсы издательства, различные описи. «Мои отношения с семьей, — говорит Гессе, — ограничиваются моим денежным вкладом».

Когда ему предлагают в Берне дом, где жил его друг художник Вельти, Герман замечает лишь недостатки: «Многие вещи должны быть улучшены. Туалеты просто средневековые. Везде сырость и ветхость. Потолок местами обрушивается…» Местность тем не менее ему нравится: дом расположен на окраине города, у подножия гор, под старыми деревьями. Он принадлежал не самому Вельти, а семье бернских аристократов. И когда умер сначала художник, а потом вскоре и его жена, никто не удивился, что супруги Гессе взяли на себя выплату аренды и оказались обладателями части движимого имущества и хозяевами волчицы Зюзи, готовой подружиться с сыновьями новых жильцов.

В декабре 1912 года он пишет Людвигу Тома: «Я живу теперь в Берне с моей многочисленной семьей в сельском доме… Я нуждаюсь в хорошей музыке, живописном пейзаже, крупном городе…» И прибавляет: «И, конечно, мне необходим вокзал, чтобы иметь возможность время от времени исчезать».

Переехав, Герман и Мия стали обживать новое место, этот «дом на Мельхенбюльвеге близ Берна, расположенный чуть выше замка Виттигкофен… самым приятнейшим образом и словно бы специально для нас соединявший крестьянские и барские черты, наполовину примитивный, наполовину изысканно-патрицианский, дом семнадцатого века, с пристройками и переделками эпохи ампира… К особняку примыкал большой участок земли с хижиной, они были сданы арендатору, от которого мы получали молоко для дома и навоз для сада… За домом шумел красивый каменный колодец, с большой южной веранды, обвитой огромной глицинией, открывались за соседней окрестностью и множеством лесных холмов горы, цепь которых от Тунского предгорья до Веттерхорна… видна была целиком. И внутри этого дома было много всяких интересных и ценных вещей: старинные изразцовые печи, мебель, облицовка, изящные французские часы с маятником под стеклянными колпаками, старые высокие зеркала с зеленоватым стеклом, отражаясь в которых, ты походил на портрет предка, мраморный камин, в котором я неукоснительно разводил огонь осенними вечерами…».

Однако фотография Мии, сделанная после переезда и обустройства, красноречиво свидетельствует об ее отчаянии. Фрау Гессе сидит с отсутствующим видом, подперев голову руками, у трюмо перед большой вазой с сухими цветами, в казакине, отделанном шнуром, и в платье темного шелка. У нее не нашлось времени стереть пыль с мебели, где лежат остатки букета. Она грустна, небрежно причесана, руки скрещены на груди, лицо уставшее. «Лишь через несколько лет жена как-то сказала мне, — вспоминает позднее Герман, — что в этом старом доме, от которого сразу же, казалось, пришла, как и я, в восторг, она часто испытывала страх и подавленность, даже что-то вроде боязни внезапной смерти и призраков». Она дрожит при каждом шорохе, при каждом дуновении ветра, закрывает ставни, следит за детьми, Германом, который смотрит на нее сквозь круглые очки, и каждый день ждет дурных вестей.