Герман Матвеев "Семнадцатилетние"

— Я убежден, что нашу дисциплину нужно рассматривать как явление нравственное и политическое. Когда весь воспитательный процесс в школе организован правильно, тогда поведение недисциплинированных детей будет расцениваться всеми как антиобщественное, безнравственное, идущее вразрез с общими интересами коллектива. Наша задача — добиться такого положения, при котором проступки недисциплинированных детей будет обсуждать весь коллектив, а не только педагоги.

— Что ж... против этого возражать не приходится, — задумчиво произнесла Наталья Захаровна. — Мы к этому и стремимся.

— Такими средствами эта задача никогда не будет решена.

— Нет, почему же... Я понимаю, что в конечном итоге все сводится к воспитанию через коллектив и для коллектива, но какова же тогда роль воспитателя в коллективе? Личность учителя вы не забыли?

— Наоборот. Личный пример учителя особенно важен. Учитель — это главный и решающий фактор. Искусство советского педагога должно заключаться в том, чтобы дети чувствовали в нем не надзирателя, не начальника, а старшего товарища и опытного, знающего руководителя. А воспитывать детей нужно не отрывая их от живой действительности. Мы готовим детей для будущего и часто забываем, что они уже живут, борются, имеют свои интересы...

— Да, да... я понимаю, я понимаю... — повторила несколько раз директор. — Все это верно. Водить за руку следует, пока ребенок не научился ходить. А потом пусть бегает самостоятельно. Вы это хотите сказать?

— Конечно! Особенно в старших классах.

— Но если им дать волю... Честно скажу вам, Константин Семенович, боюсь за дисциплину! Посмотрите, что делается в школах у мальчиков! С каждым годом все хуже...

— А это как раз и происходит потому, что в школах не создают детских коллективов. Выражают пожелания, обсуждают, соглашаются, а работают старыми метода ми. Сила детского коллектива — великая сила, Наталья Захаровна!

За дверью послышался звонок, и, взглянув на часы, директор отложила в сторону пенсне.

— У вас сейчас дискуссия, — с улыбкой напомнила она. — Без докладчика и без тезисов!.. Ну, что ж... Буду рада, если ваш эксперимент увенчается успехом.

— Это не эксперимент, Наталья Захаровна.

— Кое-кто из учителей считает, что эксперимент. Но вы не обращайте на это внимания... пускай говорят! А во мне вы всегда найдете поддержку, если, конечно, это не выйдет из рамок дозволенного.

— Таких рамок нет, Наталья Захаровна. Они существуют только в нашем воображении. Никто не может запретить нам работать лучше.

ДИСКУССИЯ

Предвидя, что дискуссия может затянуться, Женя решила принять меры. Как только Василиса Антоновна вышла из класса, она подбежала к столу и крикнула:

— Девочки, внимание! У кого есть деньги? Рублей пятнадцать-двадцать.

Такой суммы, видимо, ни у кого не было, но многие вытащили рубли и трешки из карманов.

— Наберем! Давайте сюда! Давайте, давайте, не скупитесь на общее дело.

— А зачем тебе? — спросила Нина, передавая измятую трехрублевую бумажку.

— Организуем «Нарпит». Пожуем! — пояснила Женя. — Нина, ты сегодня дежурная. Последняя нагрузка. Иди в булочную и купи коммерческого хлеба. Простого черного, без фокусов.

— Только мягкого!

— С корочками!

— Скорей, Нина, а то не успеем!

Константина Семеновича ждали после звонка для второй смены, и в распоряжении девочек оставалось пятнадцать минут. Отправив Шарину за хлебом, Женя пошла искать Светлану, которой в классе не было. Нашла она ее уже одетой в раздевалке.

— Светка, ты куда?

— Домой.

— Да ты что, с ума сошла! А дискуссия?

— Я не могу остаться, Женя. Константин Семенович сказал, что это добровольно,

— А что тебе дома? Сегодня же суббота!

— Тем более. Много работы, а вечером придет Игорь.

Женя чувствовала, что тут что-то не то, уговаривать Светлану было бесполезно. Она никогда не ломалась, а если решила уйти, то, значит, есть уважительная причина.

— Ну, во-от какая! — недовольно протянула Женя.

— Ты мне потом расскажешь. Ладно? Приходи ко мне попозже, — пригласила Светлана, прощаясь.

Выйдя на улицу, она быстро зашагала к дому, стараясь не думать ни о школе, ни об оставшейся подруге, ни о дискуссии. Никаких особых причин и никаких дел у нее дома не было. Просто она сбежала, хотя ей и очень хотелось остаться послушать, что скажет Константин Семенович о счастье. Она и сама не могла как следует разобраться, почему так случилось, — почему она сегодня целый день злилась и упрямо отказывалась обсуждать вопрос о счастье. «Может быть, вернуться? — подумала она. — Нет. Если решила — кончено! Неудобно перед Женей».

Запыхавшуюся от быстрой ходьбы Нину Шарину шумно встретили в коридоре:

— Ура! С голоду не умрем!..

Двух буханок хлеба на четырнадцать человек было явно маловато. При опросе никто не отказался. Пришлось делить. Подходящего ножа не нашлось, поэтому стали ломать руками. Порции выходили неровные, с довесками. На горбушки зарились все.

— Не трогать! — командовала Женя. — Нина, тебе за ходьбу любую горбушку. Выбирай. Теперь отвернись! — Женя положила руку на одну из порций. — Эта кому? Отвечай.

— Кате, — подумав, сказала Нина.

— Получай, Катя!

— А эта?