Герман ведёт бригаду(Воспоминания партизана)

Против ленинградских партизан фашисты вновь предприняли крупную карательную экспедицию. В ней участвовали три охранные дивизии, регулярные части, снятые с фронта, авиация, артиллерия, танки. Только в Новоржевском районе было сосредоточено около четырнадцати тысяч гитлеровцев. По данным разведки, половина этих войск предназначалась Шпейманом для уничтожения нашей бригады.

Начались бои на Сороти. Гитлеровцы теснили наши отряды, жгли деревни. Маневрировать нам было трудно: в начале сентября мы отправляли в Валдай самолетами раненых.

5 сентября 1943 года на окраине деревни Шарихи в пустующем полуразрушенном сарае собрались командиры и комиссары полков, начальники отделов и служб штаба бригады. Усаживаемся поудобнее на прошлогоднюю солому, на валяющиеся в сарае ломаные заржавленные плуги.

— Ну, как твои дела, Худяков? — спрашивает начальник штаба, расправляя на коленях непомерно большую карту, испещренную разноцветными значками и линиями.

— Неважно, Иван Васильевич, здорово жмут. Да еще проклятый «костыль» все время над нами крутится.

— А что ты думаешь об обстановке?

— Задержались мы. Лишний день простояли из-за приемки самолетов. Уходить отсюда надо.

— Да, обстановка неважнецкая, — подтверждает Волостное, ставший комиссаром 2-го полка после ранения Седова. И неожиданно спрашивает: — А вы не читали, что нам пишет Шпейман? Его послание сегодня нам с самолета сбросили.

Волостнов вынул из кармана розовый листок бумаги:

— Иван Васильевич, разрешите прочитать?

— Ну, ну, прочитай.

Медленно, с особыми ударениями, сопровождая каждую фразу выразительной мимикой, Волостнов прочел:

«Партизанам 3-й бригады.

Партизаны! Вы окружены шестью тысячами регулярных войск.

Ваше положение безнадежно. Не сопротивляйтесь, иначе погибнете под огнем германских пулеметов и пушек. Сдавайтесь. Лучше почетный плен, чем бессмысленная смерть!

Эта листовка служит пропуском при сдаче в плен.

Германское командование».

Листовка вызвала едкие реплики в адрес карателей. В это время к сараю подошел Герман. Выслушав рапорт начальника штаба, комбриг присел на деревянный чурбан и спросил:

— Расскажите, кого это вы здесь высмеивали? А ты, Худяков, дай-ка твоей злой махорочки набить трубку.

Волостнов еще раз прочитал немецкую листовку. Набивая и закуривая трубку, Герман выслушал его внимательно, затем сказал:

— Смех смехом, товарищи, но про количество войск карателей листовка почти не врет. И это надо иметь в виду. Однако начнем совещание. Панчежный, доложите обстановку.

Панчежный встал:

— Обстановка, товарищ комбриг, неважная. Все деревни вокруг бригады к середине дня были заняты карателями.

Начальник разведки перечислил деревни, предполагаемое в них количество противника и продолжал:

— Разведка, посланная на север, не могла пройти, везде натыкалась на гитлеровцев и ни с чем вернулась назад. Также ни с чем вернулись группы разведчиков с востока и запада. Южная разведка не вернулась. Предполагаю, что на юге есть выход. По крайней мере до полудня он еще не был закрыт.

— А как дела дальше, в Ругодевских лесах? — спросил Герман.

— Там карателей нет.

Выслушав доклады еще нескольких человек, Герман решил:

— Пойдем в Ругодевские леса. Если юг к вечеру будет закрыт — пробьемся. Вот маршрут надо уточнить.

Послышался цокот копыт. К сараю галопом подъехал коренастый разведчик. Он лихо соскочил с коня:

— Разрешите доложить, товарищ комбриг.

— Докладывайте!

— Разведка вернулась с юга. Немцы заняли все деревни. Нашли мы только одну дырку — через деревню Житницы.

— А как дела в Ругодевских лесах?

— В Ругодевских лесах фрицем не пахнет.

Отпустив разведчика, Герман приказал:

— Идем на Житницы, хотя, конечно, дырка это или не дырка — еще вопрос. Первым движется Худяков, за ним Ефимов, за Ефимовым штаб бригады, дальше Ярославцев и замыкает колонну Синяшкин. Имейте в виду — надежды на беспрепятственный выход через Житницы мало. Выходить бригаде придется, очевидно, с боем.

Сгущались сумерки. Стихла стрельба. Дым пожаров принял багровый оттенок. Фашисты жгли деревни. Герман, Крылов и я сидим на крыльце и курим, отдыхая перед трудным маршем. В деревне слышится ржание коней, сдержанный говор партизан — идут последние приготовления к походу. У соседнего дома вьючат лошадей, и тихий ветер доносит разговор:

— Сегодня туговато нам придется, — в голосе говорившего тревога.

— Что, начинаешь уже дрейфить? — насмешливо отзывается другой партизан.

— Ну тебя к дьяволу! И сказать ничего нельзя. Окружили-то нас со всех сторон.

— Ну и что. Не впервой, чай. Запомни, парень, с комбригом нашим мы из любого окружения выйдем.

Герман слышит эти слова. Он поднимается и, выколотив пепел из своей трубки о столбик крыльца, тихо говорит:

— Пора.

Наша колонна растягивается километра на два. В ночной тиши изредка слышится позвякиванье плохо привязанного котелка и пофыркивание коней. Проходим деревню Занеги, молчаливую, словно вымершую, и, спустившись в низину, поросшую кустарником, останавливаемся. Впереди, где-то недалеко — деревня Житницы.

Из темноты вынырнул разведчик на коне:

— Где комбриг?