ГЕРМАНИЯ НА ЗАРЕ ФАШИЗМА

Гинденбург также оказался втянутым в противоборство. С момента избрания он обязательно посещал церемонии, проводимые в рейхстаге каждый год 11 августа, но Северинг в своих мемуарах поведал, как неловко чувствовал себя президент при выполнении столь очевидно республиканских функций. Тщательно подпитываемая прессой Гугенберга оппозиция правых, выступавшая против этих церемоний, лишь увеличивала смущение президента. Не радовали и нескончаемые протесты против декрета о флаге Геслера, хотя декрет касался лишь отдельных процедур, которые Гинденбург и сам выполнял, будучи президентом. И всё же, учитывая отрицательную реакцию, вызванную этим декретом, маршал поспешил дистанцироваться от него. Гинденбург поручил Вестарпу сделать публичное заявление о том, что он не был информирован о приказе до его опубликования, и дал Вестарпу понять, что не одобряет его.

Но Гинденбургу не всегда удавалось так легко избегать спорных вопросов. Весной 1927 года утратил силу закон о защите республики. Он был введён в действие в 1922 году после убийства правыми фанатиками Вальтера Ратенау. Закон предусматривал суровые наказания для организаций и отдельных лиц, занятых антиконституционной деятельностью. Одно из его положений запрещало возвращение в страну Вильгельма II без разрешения правительства рейха. Рейхстагом был принят билль, продлевающий действие закона ещё на два года. Как обычно, к Гинденбургу поспешили друзья и знакомые с просьбой отклонить его, и Маркс так и не смог убедить Гинденбурга поставить свою подпись. Отчаявшись, Маркс попросил о помощи Отто Брауна, который, будучи, как и маршал, выходцем из Восточной Пруссии и заядлым охотником, имел влияние на Гинденбурга, причём несмотря на свою принадлежность к социалистической партии. Какова была степень этого влияния на президента, сказать трудно, но, что точно известно, он знал, как с ним обращаться. Браун объяснил, что, если Гинденбург не подпишет закон, ему придётся или распустить рейхстаг и призвать к новым выборам, или обратиться за советом к нации посредством референдума. Обе альтернативы, чреватые возобновлением политических беспорядков, не могли ему понравиться. Подготовив таким образом почву, Браун перешёл в атаку. Запрет лишён смысла, потому что Германии всё равно придётся разрешить возвращение бывшего императора, если ни одна из стран не пожелает предоставить ему убежище. К тому же Гинденбурга никто не просит обнародовать закон, запрещающий возвращение бывшего монарха: речь идёт, и Браун подчеркнул это, о подписании закона, в котором ничего не сказано о бывшем императоре, а лишь о продлении действия принятого ранее закона, подписанного ещё Эбертом. Маршал позволил себя убедить и согласился на публикацию. Впоследствии он сказал своему другу Крамону, что сделал это, чтобы избежать ещё одного политического кризиса и в надежде, что вред может быть компенсирован позже.

Прошлое всё ещё не желало отпускать старого маршала.18 сентября 1927 года Гинденбург, в фельдмаршальской форме, внушительный до великолепия, посетил церемонию, посвящённую открытию монумента, возведённого в Танненберге. Церемония осталась бы незамеченной за рубежом, если бы он не воспользовался случаем, чтобы снова поднять вопрос военной вины, и не стал категорически отрицать ответственность Германии за развязывание Первой мировой войны: Германия начала военные действия в 1914 году, воспользовавшись войной как последним средством для защиты своих границ от окружающих её врагов. Для такого заявления момент был выбран крайне неудачно. Штреземан в это время находился на заседании Лиги и как раз сумел получить согласие на снижение численности оккупационных сил союзников. Поэтому речь Гинденбурга была воспринята как шокирующее проявление неблагодарности, и отношение к Штреземану сразу резко изменилось. Штреземан не ожидал такой реакции, частично потому, что недооценил возможные последствия речи, частично потому, что направленный ему проект был составлен скорее как личное обращение, чем как официальное заявление. Гинденбург собирался сказать, что, как старый человек, с каждым днём приближающийся к смерти, он считает своим долгом ещё раз выступить перед немецким народом. Но это ключевое предложение было исключено из окончательного варианта речи. Конечно, вызвало бы заявление менее негативную реакцию, если бы упомянутое предложение осталось, вопрос спорный. В том виде, в котором оно прозвучало, заявление показалось бывшим союзникам грубым вызовом, и в знак протеста главы государств приняли решение проигнорировать Гинденбурга и не направили ему поздравления с восьмидесятилетием.