Германия в ХХ веке

Третьей линией пропагандистского фронта являлось формирование у внешнего мира позитивного образа Германии. На первом этапе центральное место занимали мирные инициативы Гитлера, будь то сокращение вооружений или посредничество в разрешении международных конфликтов. Колоссальные инвестиции были затрачены на проведение Олимпиады летом 1936 г. в Берлине, нацистским поборникам расовой чистоты пришлось смириться с участием в ней негритянских атлетов. С 1937 г. акцент был перенесен на демонстрацию военной мощи Германии и требование признать ее равноправие в Европе. Западное общественное мнение в целом доверчиво относилось к подобным спектаклям, позиции воинствующего антифашизма занимало незначительное меньшинство деятелей культуры и искусства, не говоря уж о представителях политической элиты, которым откровенно импонировала антибольшевистская риторика нацистов. В отличие от сталинской России, так и не сумевшей добиться перелома общественных симпатий в свою пользу на протяжении 30-х гг., гитлеровскому режиму удавалось драпировать свою сущность и агрессивные намерения вплоть до начала 1939 г.

Использование тоталитарной модели помогает исследователям понять механизмы политического господства, ведущие от власти к массам, но ничего не говорит о характере и формах обратной связи. То, что существование любой диктатуры напрямую зависит от поддержки или по крайней мере непротивления ее подданных, очевидно, равно как и то, что террором и пропагандой не исчерпывается набор условий для решения этой задачи. Если большевистская диктатура имела прежде всего идеологическую легитимацию, опираясь на социальные низы и не останавливаясь ни перед какими препятствиями для уничтожения предпринимательской, политической и духовной элиты Российской империи, то «третий рейх» рассчитывал на внутриполитическую стабильность путем достижения самого широкого социального компромисса. Для большевиков государство было и оставалось орудием класса-победителя, перекраивающего мир под собственный размер, для нацистов – мистическим выражением «национального духа», вносящим порядок в хаос общественной жизни и выполняющим в ней функции судьи и палача.

В отличие от первых десятилетий советской истории, когда правящий режим был заинтересован в обстановке перманентной гражданской войны для навязывания обществу программных утопий, первые годы существования нацистской диктатуры принесли «освобождение от разрывающей нацию классовой борьбы», обещанное правыми партиями еще в манифесте Гарцбургского фронта. Ответ на вопрос о том, почему большинство немцев нашло свое место в реальностях «третьего рейха» и солидаризировалось со стратегией Гитлера, невозможно найти только в сфере безудержной демагогии и политических репрессий. В речи социал-демократа Отто Вельса в рейхстаге 23 марта 1933 г., ставшей последним легальным выступлением республиканской оппозиции, содержалось характерное утверждение: «разрушение существующей системы еще не является революцией. Народу нужны позитивные дела». И социалисты, и либералы как в Германии, так и за ее рубежами были уверены в том, что нацистский режим рухнет, как только дело дойдет до выполнения его предвыборных обещаний. Получилось как раз наоборот – жесткое следование новой власти своим программным ориентирам шаг за шагом сближало ее и немецкий народ, подавляющее большинство представителей которого бежало от мысли о том, куда приведет дорога, вымощенная намерениями «фюрера, думающего за нас».

Вопреки утверждениям нацистской пропаганды об органичном строении «народного сообщества» социальные перегородки между отдельными категориями населения никуда не исчезли. Напротив, возрождение сословной структуры консервировало их, заставляя принимать довольно причудливые формы. Новое было в другом – каждый из классов, социальных слоев или сословий был напрямую связан с властью, контролировался ею и изолировался от своих потенциальных контрагентов и соседей. Общество приобретало вид слоеного пирога, рыхлые социальные прослойки которого перемежались с политическими мембранами, чутко реагирующими на их настроения и в то же время обеспечивающими удивительную прочность всей конструкции.

Наиболее наглядно это проявлялось во взаимоотношениях власти и самой широкой категории индустриального общества – рабочего класса. Еще недавно единственный обладатель «собственной» партии, выступавшей носителем социального и демократического мировоззрения, он по историческим меркам моментально превратился в опору нового режима. Политический раскол международного рабочего движения и коммунистическое влияние, ни в грош не ставившее ценности буржуазного общества, являются необходимым, но недостаточным объяснением произошедшего поворота. Еще в меньшей степени он являлся заслугой «социалистической» составляющей самого нацистского движения – о социализме в годы мирового экономического кризиса говорила едва ли не каждая вторая германская партия.