Германская военная мысль

Наполеон также был недостаточно силен, чтобы доводить сокрушение противника до такого предела, как, например, довел его Александр Македонский, завладевший всей Персией. Даже пруссаки в 1807 г. могли бы еще продолжать борьбу, если бы только русские были на это согласны. Наполеон доводил свои войны до конца не только победами, но и путем политики. Таким образом, как будто можно сказать, что между Наполеоном и его предшественниками различие было лишь относительным. Однако мы видели, что на практике разница между ними была капитальной, и Наполеон, как и Александр Македонский, действовал на основании принципов, логически вытекающих из сущности стратегии сокрушения. Он мог так поступать потому, что был уверен или полагал, что мог быть уверенным в том, что если ему в конечном результате чего-то и не достало бы для полного сокрушения противника, не хватило бы дыхания, если можно так выразиться, то он всегда имел бы возможность пополнить политикой недостающее.

Да, следует сказать, что в этом-то и заключается его историческое величие. В самых сокровенных глубинах своего существа Наполеон представлял гораздо более государственного человека, чем воина. Ни в молодости, ни позднее он не посвящал свое внимание занятиям ни военной историей, ни военной теорией. Все мыслящие военные углублялись в вопрос, не следует ли от тонких линий вернуться к глубоким колоннам; у поручика Бонапарта мы не встречаем и следов интереса к этому вопросу Фридрих читал все, что только имелось в античной и новой литературе о войне и военной истории.

Правда, и Наполеон часто указывал на то, что воин должен изучать деяния великих полководцев, чтобы у них поучаться, и называл Александра [Великого], Ганнибала, Цезаря, Густава Адольфа, Тюренна, Евгения [Савойского] и Фридриха [Великого], но сам он, помимо Цезаря, в сущности был знаком лишь с весьма маловоенными биографиями Плутарха и охотнее читал политические и нравственно-философские труды. Нет ничего более характерного для Наполеона, как его поведение в начале революционных войн. Он был в то время французским поручиком; если бы в нем перевешивала склонность к военному делу, то это должно было бы побудить его принять участие в рядах своего полка в борьбе на фронте, тем более что он усердно примыкал к новым политическим идеям. Но молодой офицер в течение всего первого года уклонялся от войны и провозился с несколько авантюристическими планами корсиканской политики. Лишь потерпев в последней неудачу, отправился он в армию. Первый же план крупного похода, составленный им в 1796 г., когда ему было поручено командование армией в Италии, представлял политическое сооружение, бившее на отделение Сардинии от Австрии; в 1797 г. он закончил войну с Австрией, в конечном счете, также средствами политики: достигнув уже ближайших окрестностей Вены, он выступил не только с требованием аннексий за счет побежденных (Бельгии и Милана), но и предложил им крупную компенсацию (Венецию). Совершенно также обстояло дело и в его позднейших войнах; при всем своем пылком воображении он верно расценивал пределы своих сил. Утратил ли он, начиная с 1812 г., это свойство, перестало ли оно умерять его действия в границах достижимого, или какая-то неизбежная внутренняя необходимость вывела его из равновесия — этот вопрос мы оставляем пока открытым. Но мы утверждаем, что условия, в которых он действовал, сделали для него возможным то, что являлось невозможностью для Густава Адольфа, полководцев Людовика XIV, принца Евгения Савойского и Фридриха Великого, а именно строить планы своих кампаний не на простом изморе, а на сокрушении противника и затем политикой завершать свое дело.

Если кто-нибудь стал бы полагать, что новая стратегия выросла сама собой на почве новых обстоятельств и представляет, таким образом, естественный продукт, то это было бы заблуждением. Лишь творческий гений великой личности фактически создал из имеющегося материала новый облик явления. Как раз в таких моментах мы можем с особенной отчетливостью познать, что мировая история ни в коем случае не является, как это думают материалисты, естественным процессом[180]. Можно уяснить себе это, сравнивая первые кампании, являющиеся проявлением новой стратегии, а именно кампании генерала Бонапарта с таковыми значительнейшего из его коллег, генерала Моро.

После того как истек 1795 г., не приведя к каким-либо крупным тактическим столкновениям, и Пруссия по Базельскому миру вышла из войны, французы выставили весной 1796 года три армии, из которых одной командовал Бонапарт в Италии, другой Моро на Верхнем Рейне и третьей Журдан на Среднем Рейне, до Дюссельдорфа. При помощи английских субсидий австрийцам вместе со своими мелкими союзниками удалось выставить против французов войска, численно не только не уступавшие, но даже несколько их превышавшие.