Германский вермахт в русских кандалах

Лейтенант из кустов только вышел, на брюках ремень поправляя, как русский солдат вырос рядом и с выдохом, будто вилы вгонял в копну сена, всадил в него штык свой граненый. Упасть лейтенант не успел, как русский еще раз ударил штыком прямо в горло. И Фриц это видел! И видел, как жало штыка сквозь шею прошло и глянуло мельком наружу.

Это так испугало его: «Так близко! Так явственно, зримо действовал русский штыком. И как быстро и просто тот русский убил лейтенанта! Как быстро свершилось возмездие за детей и за тех девочек в галстуках красных! Грехи, значит, ходят за нами! Ходят за нами наши грехи! Подкарауливают и наповал убивают!»

Охваченный страхом, Фриц растерялся и винтовку не снял с предохранителя, как другой русский штык уже перед ним оказался! И, скорей машинально, чем сознавая, винтовкой успел отбить удар штыка, нацеленный в грудь! И штык раскаленной болью, разодрав мундир и рубаху, с хрустом вошел ему в бок и между ребер застыл на мгновение.

— Хак! — русский выдернул штык.

«О, Боже! Меня защити! Прости и помилуй!»

Безвольным кулем оседая и роняя винтовку, Фриц испугался безмерно, ожидая второго удара штыком. И, навзничь упав, сжался от боли и страха, сковавшего разум и лишившего действий.

Тот русский запомнился Фрицу: пот на красном лице и пилотка на самом затылке. Решимостью стиснуты губы и отвага — лихая отвага в глазах!

«Что за сила ее там держала, ту пилотку, на самом затылке? — загадкою неразрешенной всплывает тот явственный факт, навечно застрявший в сознании. — И по возрасту русский был мне ровесник, наверно. Не старше…»

— Ты почему не стрелял? — хотел допытаться у Фрица фельдфебель.

— Мюллер был уже ранен, — кто-то ответил.

— Потому и был ранен, что не стрелял!

— И русские не стреляли.

— Потому, что стрелять было нечем, — усмехнулся фельдфебель. — Надо знать: если русский пошел в штыковую, значит, кончились боеприпасы. Остался только штык.

И фельдфебель добавил заученную фразу: «Так себя не беречь способны только «недочеловеки».

Фриц тогда не согласился с ним. И несогласие это пронес сквозь войну, невольно проникаясь к русским завидным уважением, все больше сознавая, что сам на подвиги такие не способен. Не способен потому, что очень бережет себя.

Рана долго не заживала, и Фриц на себе испытал последствия от русского штыка.

Из таких вот моментов «его война» состоит и в памяти жить продолжает. И события жизни военной пробуждаются сами, без участия воли его и желания.

Когда перекур объявляется и немцы, побросав инструмент, спешат под стену от солнца, Валерик вопросом посылает Фрица в прошлое:

— Фриц, когда ты в атаку бежал, что кричал?

— «Ура!»

— «Ура» — это наши кричат! — говорит убежденно Валерик и отстраняется, будто бы уличает Фрица в неправде.

— Унд дойче золдат «Ура»

А действительно, что еще можно кричать, как не «Ура», — приходят оба к такому выводу.

— Фриц, а если немцы и русские кричат «Ура!», то зачем мы друг с другом воюем?

Фриц пожимает плечами:

— Дас ист нигорошо.

— «Нигорошо», — копирует Валерик.

Фриц половиной лица усмехается и «против шерсти» Валерика гладит.

— Фриц, а когда товарищ Сталин тебя домой отпустит, ты в какую Германию поедешь? В американскую или в нашу?

— В нашу, в нашу!

— Молодец, Фриц! Тогда и я к тебе в гости приеду, а ты к нам. Приедешь к нам, Фриц?

— Пока не гочется, — извинительно вздыхает Фриц.

«Зачем же вы столько руин набомбили!»

Сегодня бабушка Настя подняла Валерика рано: еще Гимна радио не играло. Отвела полусонного к лавке хлебной и поставила в очередь, занятую ею заранее, а сама пошла супчик на скорую руку готовить да на базар собираться.

— А когда хлебец возьмешь, дак на участок слетай и накопай картошечки к обеду, внучек ты мой. Да воды наноси из колонки бидончиком. Да с Божьей помощью и пол протри. Да по грядке огуречной не топчись, а с борозденки руками пошарь. А сделаешь, как говорю, дак будешь молодцом!

— А зачем ты мне напоминаешь, когда я сам все знаю!

— Дак это ж я самой себе напоминаю: может, старая бабка что забыла, дак ты и подскажешь, внучек ты мой!

И скорыми шажками поспешила бабушка к бараку, здороваясь с людьми доброжелательно.

Наставляет Валерика бабушка делать все аккуратно, а не чтоб как попало. Не забывает и слово похвальное вовремя вставить, и улыбнуться к месту.

Приятно Валерику чувствовать взрослым себя, ответственным парнем. Когда в него чувство такое вселяется, он хлебный довесок не ест на ходу, а терпит до дома. И злую овчарку, по кличке Пантера, не дразнит, хоть она напряглась и одним глазом из щели заборной за Валериком наблюдает и ждет: вот он сейчас на нее замахнется и «ух!». И тогда она зубы ощерит и лаем зайдется, привязь цепную терзая… Но мальчик, один из «пугателей», мимо проходит…

Дом отцовский сгорел, а участок под садом остался. И бабушка с мамой там грядки разбили, засеяли и засадили. И огород теперь кормит, и вот-вот созреет сад.

Сегодня он Фрицу принес с десяток морковинок, в озере мытых.