Германтов и унижение Палладио

«Хваткий всё-таки малый Марио, заслуженно идёт в гору», – подумал Фламмини, когда помощник, проведя ладонью по волосам со смоляными колечками на границе затылка и крепкой шеи, тихо прикрывал за собою дверь.

Так.

Двое русских стояли рядышком у барной стойки и выпивали, затем один из них… Отравление? Ну конечно, проще простого и яснее ясного всё – полоний! Или – отрезвляющий глоток холодной воды – это, искромётный Массимо, всё-таки перехлёст? Конечно, конечно, перехлёст, ты, Массимо, столкнулся у аркады Прокураций не с доказательством экзотичной мести русских спецслужбистов, бесконтрольно орудующих смертоносными радиоактивными изотопами, а, положим, всего-то с печальной метой химически незатейливого, хотя надёжного яда, не уступающего по убойности свойств своих ядам, какими извечно пользовались успешные венецианские отравители, – порошочек какой-нибудь, подсыпанный из перстня в бокал соседа по барной стойке, причём аккуратненько подсыпанный под зрачком камеры видеонаблюдения, – затрясся дородным туловищем, смеясь над своими домыслами Фламмини, перебирая, однако, по инерции перипетии нескольких исторических отравлений, описанных в полицейских учебниках, но поскольку этическим правилом для Фламмини было лишь строго обоснованное отсечение даже самых безумных версий, он велел заказать токсикологическую экспертизу.

Так, к делу: погибший у себя, в Петербурге, как засекреченный агент, с утра до вечера занятый чем-то подозрительным, прятался от людей, ни с кем не поддерживал отношений, а мобильник нужен был ему для блезира? Или он в Петербурге и не проживал вовсе, немалые свои годы, как отшельник, укрывался в пустыне? А потом вдруг затосковал по прекрасному, задёргался, заказал билет на самолёт. Комиссар поморщился – всё невпопад, всё: откуда там, на севере, возьмётся пустыня, там – снега, сплошные льды, белые медведи. Поморщившись, ещё и поёжился, вспомнился ему краткий, на редкость неудачный вояж в Петербург, где стоял тридцатиградусный, трескучий, как говорили, жалуясь-восхищаясь, русские, мороз и пришлось купить, чтобы сразу использовать по назначению, сувенирную армейскую меховую шапку-ушанку с красной звездой. Да, – мотнул головой, – пустыня ли, льды, лесная глушь или всё-таки лабиринты застылого мегаполиса, а и при самой экзотической географии-топографии досье бы не помешало, однако не стоит попусту мудрствовать и мечтать; в тёмненькое прошлое незадачливого путешественника сейчас никак не проникнуть, пружины его поведения не нащупать, и – под давлением интуиции понимал загнанный в тупик, разозлённый на себя и на всемирную пустопорожнюю неразбериху Фламмини – вряд ли прояснят причины прискорбного инцидента подробнейшее заключение медэкспертизы, фрагментированные – крупнее, ещё крупнее, – нащёлканные с разных точек фотографии тела, над которыми с дежурно-вальяжной своей медлительностью, маскирующей элементарную нерадивость, уже, хочется верить, второй час колдуют криминалисты.

А толку-то от всех их колдовских пассов? Лишь бюджетное одеяло успешно на себя перетягивают.

Самому надо думать.

Думать, прицельно думать… если, конечно, ты, Массимо, не клинический идиот! А вдруг ненароком причинная логика попробует тебя угодливо завернуть в тупик? Так не помешало бы тебе, проницательнейший синьор-аналитик, на худой конец хотя бы блеснуть фантазией.

Ну-ка, затянись-ка мысленно сигаретой, ну-ка, ну-ка…

Если это убийство, то где мотив?