Германтов и унижение Палладио

Правда, через пару дней после случившегося под Наполеоновским крылом Прокураций промелькнула заметка в одной из провинциальных французских газет – то ли в Руане, то ли в Тулузе. Заметку, названную «Загадочная смерть в Венеции», тиснул местный чудаковатый любитель искусств, похоже, поклонник германтовского дара: большую часть заметки по причине острого дефицита фактов составлял перечень германтовских книг, переведённых на французский язык.

А что же отечественные массмедиа?

Или – сколько-нибудь серьёзная бумажная пресса?

В кипящей Москве, по правде сказать, было не до участи Германтова. На внезапную смерть его попросту не обратили внимания: все прогрессисты были увлечены синими ведёрками, белыми ленточками и прочим протестным конфекционом. К тому же демократическая общественность – от офисного планктона до статусных борцов с режимом, по лестной самооценке общественности «все приличные люди» – готовилась взяться за руки и встать по дуге Садового кольца, чтобы…

«Чтобы – что?» – непременно спросил бы Германтов с саркастичной своей усмешечкой, если бы был жив, но, сами понимаете… К тому же информационных поводов было полно и помимо гибели искусствоведа. Сетевые ресурсы буквально лопались: популярный властитель дум, выгодно совмещавший протесты и беллетристику, эффектно презентовал скандальное сочинение о соблазнах и проклятиях кровесмешения, подписанное ко всему женским именем; и обострялась борьба между либеральной «Никой» и патриотичным «Белым орлом», телеканал «Дождь», который позиционировался среди «приличных людей» как свет в конце авторитарного туннеля, глупо подставился и Кремль выбирал кару…

Да и в Петербурге с некрологом промедлили: петербуженку-транвеститку, бросив вызов официозному гомофобству, отважное жюри отобрало на конкурс «Евровидения», и теперь думающая-чувствующая публика культурной столицы сладострастно ждала ответного хода казаков и православных активистов-хоругвеносцев… Короче, неудачный выбрал Германтов для смерти своей момент. Однако появился всё же коротенький и бесцветный – мол, так и так, с глубоким прискорбием сообщаем, но будем помнить – некролог в «Невском времени», на последней странице.

Любопытно, что и в Академии художеств момент был воспринят как в высшей степени неудачный. Ректор Мазилевский, мясистый, розоволицый и зычноголосый, но закомплексованный и ленивый, не терпевший неожиданностей, лишавших управленческого покоя, мужчина лет шестидесяти, у которого независимое поведение профессора Германтова, мнившего себя бог знает кем, давно сидело в печёнке, едва узнав о случившемся… Сперва был звонок в Академию художеств из «Евротура», о шоковом и форс-мажорном происшествии с клиентом оповестила Оксана. Лаборантка Аля, и без того хлюпавшая носом, разрыдалась – впрочем, какое это имело теперь значение? Мазилевский собирался в Париж, на научную конференцию, посвящённую юбилею Монферрана, и его сразу ужалила мысль, что несвоевременная германтовская кончина помешает ему… Германтов, отношения с которым у ректора всегда были слегка натянутыми, словно нарочно, словно назло ему умер! Да ещё как умер – как-то вызывающе необычно, в своём духе. Для начала ректор хотел перепоручить неприятные заботы по разруливанию инцидента проректору Сидорчуку, но тот был на бюллетене, а уж когда Мазилевский, позвонив на кафедру, вынужденно приступил к разбору печально закончившегося полёта, у него на лысине высыпал жемчужным бисером пот.

– Юрий Михайлович предупреждал, что улетает в Венецию? – спросил, форсируя строгость в голосе, ректор.

– Нет.

– У него перспективная тематика, посмотрите в план, с Венецией связана?

– Нет, не связана.

– В кафедральном журнале он когда последний раз расписался?

– Прочёл лекцию в пятницу и…

– Когда по графику очередная лекция у него?

– Через неделю.

– Но зачем-то он полетел… Зачем? – раздражался Мазилевский, понимая, что и элементарного порядка нет как нет во вверенном ему в управление академическом вузе, кто когда и куда захочет – летит без спросу – Может, какие-то разговоры о его намерениях были?

– Не было об этом никаких разговоров.

– Что же он с бухты-барахты… Что намечалось-то в Венеции в эти дни, не знаете? – запыхтел одышливый Мазилевский. – Не на карнавал же Юрий Михайлович полетел.

– Нет, закончился карнавал.

– Так что?

– Вроде бы намечался там аукцион какой-то…

– Какой аукцион?

– Кристи, с художественными раритетами и бумагами.

– Откуда информация?

– На кафедру каталог прислали.

– И что же?

– Юрий Михайлович в каталог тот даже не заглянул.

– Что сказал?

– Сослался на занятость.

………………………………………………………

Отдав должное дознавательной сметливости ректора – Мазилевский, понимая, что до истины всё равно не докопается, уже с досадой думал о том, что из-за болезни Сидорчука ему самому придётся выступать на панихиде – опустим, однако, дальнейшие ректорские разбирательства и сетования: какое и разбирательства, и сетования имели уже значение?

Заметим лишь, что ректор вздрогул от громкого хлопка выстрела и с шумным вздохом повесил трубку.