Герои 1812 года

С самого вступления французов в Москву начались пожары, принимавшие с каждым днем все большие размеры. Наполеон приказал тушить огонь, но весь пожарный обоз по распоряжению Растопчина увезли. «Первым его движением был гнев, — пишет граф Сегюр, — он хотел властвовать даже над стихиями; но гнев не замедлил смениться чувствами иного рода. Он вдруг сознал себя побежденным, подавленным; враги его превзошли его в страшной решимости. Это завоевание, для которого принес он столько жертв, к обладанию которым стремился всеми силами души своей, исчезло на его глазах в облаках дыма и пламени. Им овладело страшное беспокойство; казалось, что огонь, окружавший Кремль, пожирал уже его самого. Ежеминутно он вставал, ходил и снова садился. Быстрыми шагами пробегал он дворцовые комнаты; его грозные, порывистые движения обличали кипевшую в нем душевную тревогу. По временам он подходил к письменному столу и брал в руки бумаги, но тотчас кидал их и подходил вновь. Непреодолимая сила влекла его туда. „Какое ужасное зрелище! — воскликнул он в каком-то полузабытьи. — Это сами они поджигают! Сколько прекрасных зданий! Какая необычайная решимость! Что за люди эти скифы!“»

4 сентября даже Кремль находился в опасности, и Наполеон вынужден был переехать на некоторое время в Петровский дворец.

В ночь с 5 на 6 сентября пошел сильный дождь. Пожар стал мало-помалу затухать. Наполеон тотчас возвратился в Кремлевский дворец. Как свидетельствуют очевидцы, перед возвращением он провел очень тревожную ночь, утром долго наблюдал из окна за пожаром и тихо сказал: «Это предвещает нам великие бедствия». Возвратясь в Кремль, Наполеон срочно потребовал собрать сведения о количестве домов и имущества, уцелевших от пожара. Ему донесли: из 30 тысяч домов осталось несколько тысяч, церквей сгорело и разрушено до 800; почти все магазины и склады истреблены полностью.

«Великая армия» стала голодать. Неприятель не нашел в Москве тех запасов, на которые рассчитывал и в которых очень нуждался: хлеб или сожгли, или потопили, домашний скот увели. Нечем было кормить и лошадей.

К 15 сентября неприятель питался только кониной, воронами и галками… Ни Наполеон, ни его маршалы и генералы не могли препятствовать грабежу, принявшему громадные размеры. «Пусть лучше достанется солдатам, нежели огню», — говорили они.

Страшные дела лютости и разрушения, небывалое посрамление святынь не могли никого оставить равнодушным. «Но Наполеону удалось вдохнуть в русских еще и другой дух, — свидетельствует очевидец, — столь мало свойственный им в обычное время, это дух любви к родине и ко всему родному. Высшие классы нашего общества внезапно переродились: из французов и космополитов они вдруг превратились в русских».

По свидетельству Вигеля, многие дамы и светские кавалеры вдруг отказались от французского языка; дамы решили нарядиться в сарафаны, а мужчины стали носить серые ополченческие кафтаны. «Все опасались одного, — говорит современник, — это мира». Опасение мира было одинаково и в обществе, и в рядах армии.

После оставления Москвы русская армия, блестяще осуществив фланговый маневр, отошла к Тарутину, где вскоре развернулась грандиозная работа по подготовке ее к контрнаступлению. Наполеон долгое время не мог определить, где находится русская армия. В немалой степени этому способствовали действия арьергардных отрядом казаков Платова.

По вступлении в Тарутино русские войска начали сооружать укрепления на правом берегу реки Нары. «Достопамятный Тарутинский лагерь неприступностью своею походил на крепость», — писал один из первых историков войны 1812 года Д. Ахшарумов.

Подготавливая контрнаступление, Кутузов уделил большое внимание формированию крупных кавалерийских масс, справедливо предполагая, что в преследовании неприятеля они сыграют решающую роль. В связи с этим основная деятельность Платова в это время была направлена на формирование ополчения на Дону и прибытие его в Тарутинский лагерь.

Еще 26 июля Платов писал на Дон войсковому наказному атаману А. К. Денисову, кого следует брать в ополчение: «…во-первых, служивых, какие только есть при войске, во-вторых, окончивших срочную льготу за пожарным разорением… в-третьих, прибывших из полков, состоящих на службе и находящихся по домам… и напоследок написанным сего года в 19-летние и по 20-му году малолетки, разумея в том числе всех сих сортов и калмык, в войске состоящих». В то же время Платов приказал не брать в ополчение «17- и 18-летних подростков, ибо они по молодости лет своих будут составлять один только счет, а при том надобно, чтобы они оставались в домах, сколько для отбытия по внутренности войска повинностей, столько и для надзора за имуществом».

22 августа из Москвы Платов писал на Дон: «Всему наряженному войску следовать прямейшими дорогами к Москве (а после оставления Москвы к Туле) форсированно, без роздыхов, делая переходы не менее 60 верст в сутки».