Герои без вести не пропадают (Роман. Книга 2)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

И отправился Турханов в ад, но не в тот примитивный, который выдуман наивными религиозными фанатиками, а в современный, созданный настоящими учеными, архитекторами и инженерами, овладевшими гитлеровским учением о превосходстве нордической германской расы над всеми остальными расами для практического претворения в жизнь бредовых, идей фюрера о мировом господстве. После страшной пытки при помощи горячей и холодной воды, называемой фашистами санобработкой, Владимиру Александровичу выдали тюремный костюм, сшитый из полосатой дерюги, и заперли в камеру в полуподвальном этаже, из единственного окна которой просматривался только кусочек неба. Здесь стояли две железные койки, наглухо прикрепленные болтами к специальным гнездам в цементном полу. На каждой из коек лежало по тюфяку и по подушке, набитых грубой ржаной соломой. Они были застелены простынями из мешковины и старыми байковыми одеялами. Усталый и измученный, Турханов завалился на одну из коек, закутался в одеяло, пригрелся немножко и уснул как убитый.

Бой башенных часов у главного входа в тюрьму разбудил заключенных. Пронзительно зазвенели электрические звонки в коридорах. Послышались голоса надзирателей, которые приказывали вставать побыстрее и сделать уборку в собственных камерах. Никому не хотелось подвергаться лишним наказаниям, поэтому все хефтлинги беспрекословно исполнили требование надзирателей.

Одновременно с тюрьмой проснулся и город. Послышались автомобильные гудки. Где–то совсем близко, сотрясая землю, застучал паровой молот. Издалека доносились голоса двух дикторов – мужчины и женщины, читавших по радио оперативную сводку германского командования.

В семь часов принесли завтрак, состоявший из трех ложек картофельного пюре, ста граммов черствого хлеба и чашечки эрзац–кофе из жженых желудей на сахарине. Деятельность благотворительных обществ на внутренние тюрьмы гестапо не распространялась. Не принимались для заключенных и передачи от сердобольных людей, главным образом старушек. Поэтому на дополнительное питание рассчитывать не приходилось. Чтобы организм максимально использовал те крохотные порции питательных веществ, которые содержались в тюремном пайке, бывалые заключенные всегда ели медленно, тщательно пережевывая и обсасывая каждый кусочек пищи. Турханов этому искусству научился еще во франкистской тюрьме. Но немецкие фашисты оказались намного скупее своих пиренейских собратьев, и Турханов остался после завтрака таким же голодным, каким был до завтрака.

Рассвело. Из узенького решетчатого окна в камеру проникли лучи утреннего солнца. Они осветили часть противоположной стены. Оказывается, вся она была исписана заключенными. Одни надписи были сделаны карандашом или углем, другие выцарапаны на штукатурке гвоздиком или другими острыми предметами. Узники писали на разных языках. Турханова сначала заинтересовали надписи по–русски. «Дорогие товарищи! – гласила одна из них. – Сегодня меня расстреляют. Смерти я не боюсь. Товарищей не выдал. Пощады не просил. Не опозорил высокое звание советского гражданина. Прощайте, товарищи! Лейтенант Алексеев. 3 июля 1944 г.».

«Двух советских офицеров ночью увели на расстрел. В коридоре один из них крикнул: «Да здравствует Советский Союз! Да здравствует коммунизм!» Если придется принять смерть, я тоже приму ее, как они. Сержант Ярандайкин. 5 августа 1944 г.», – оставил свой автограф другой заключенный.

«Пытают каждый день. Бьют до потери сознания, потом обливают холодной водой и опять бьют. Терпеть больше нет сил. Сегодня повешусь. Родные мои! Товарищи! Отомстите фашистам за мою погубленную жизнь! Степанов Иван. 12 сентября 1943 г.», – оставил о себе память третий заключенный.

«Я – русский и горжусь этим. Никого не выдал. Всю вину принял на себя. Приговорили к смертной казни. Сегодня приговор приведут в исполнение. Умру как коммунист. О моей смерти прошу сообщить в Саратовский горвоенкомат. Майор Савельев. 1 мая 1943 г.», – гласила следующая надпись.

«Мама! Не огорчайся, что твой сын попал в плен, я и здесь продолжал борьбу. Сегодня меня расстреляют. Прощай, мама! Рядовой Павка Быков, комсомолец. 24.3.44 г.», – попрощался с матерью советский патриот.

«Мой отец живет в городе Алатырь. Его заветы я выполнил: бил фашистов шесть месяцев, пока не сбили мой самолет. Умираю с сознанием выполненного долга. Передайте об этом отцу. Петр Смирнов. Февраль 1942 года».

«Нахожусь здесь двадцатый день. Пытают ежедневно. Все тело в синяках и в гнойных ранах. Но я не предал товарищей. Теперь мои мучения закончились. Суд приговорил к расстрелу. Ночью расстреляют. Как хочется жить, но спасения нет. Одно утешение: пощады не просил, не плакал, не унижался перед врагами. Прощайте, дорогие товарищи! Продолжайте борьбу. Не бойтесь. Ваши имена уношу с собой в могилу. Ларионов ».