Герои без вести не пропадают

Кальтенберг действительно решил начать с допроса Берты. В назначенное время конвоир привел ее в землянку. Она была уже одета, скромно и аккуратно, как женщина, идущая на работу в учреждение или контору. На ней было темное шерстяное платье с длинными рукавами, закрывающее шею и колени. По всей видимости, сама Берта была недовольна своим нарядом. Конрад заметил это и решил подтрунить над ней:

— Извините, фрау Берта, но мне кажется, что полковник Планк не особенно балует вас нарядами…

— Все мужья глупы как пробки, — презрительно надула она губки. — Мой Ганс в этом отношении не составляет исключения. Присылая мне это платье, он, конечно, надеялся, что в нем я буду выглядеть как настоящее пугало и не привлеку внимания чужих мужчин. Но у него, как всегда, не хватило ума, чтоб сообразить простую вещь: женщина в случае необходимости может снять платье…

Конрад прервал ее.

— Нам предстоит серьезный разговор, фрау Планк, — сказал он строго.

— Надеюсь, сегодня вы не станете пугать меня расстрелом?

— Нет, беседа у нас будет мирной… Вчера вы упомянули о лейтенанте Остермане. Вчера же вечером мой помощник встретился с ним. Адъютант вашего супруга попытался подкупить моего помощника, чтоб тот за определенную плату устроил ему свиданье с Эльзой. Меня это удивило. Если он выполнял волю своего начальника, то должен был бы прежде всего встретиться с его любимой женой. Не так ли?

— Конечно, так. Но на этот раз он выполнял не его волю, а свою собственную…

— То есть?

— Бедняга по уши влюблен в мою золовку, а мы вся чески его поощряем, ибо он единственный сын очень богатых родители и к тому же — славный малый. Если можете, устройте им свидание.

Конраду хотелось спросить, как относится к нему сама Эльза, но, поразмыслив, решил, что Берта сразу же истолкует его вопрос так, как ей будет удобнее. «Спрошу лучше у самой Эльзы, — подумал он. — Если захочет, расскажет…»

— Я подумаю, — пообещал он. — Вчера вы также упомянули о графине Бохеньской и ее дочери. Где они находятся в настоящее время?

— В домике садовника, в строжайшей изоляции. Входить к ним могут только трое: мой муж, старший следователь и солдат, доставляющий им еду.

— К чему такие строгости, не понимаю…

— Чего тут непонятного? — удивилась Берта. — С одной стороны, они служат приманкой для Тадеуша Бохеньского, с другой стороны, систематически подслушивая их разговоры между собой, мой муж узнает о польском сопротивлении…

— Неужели ваш муж, полковник вермахта, стоит за дверью и подслушивает разговоры женщин?

— Зачем же ему делать это самому? — презрительно фыркнула жена полковника. — За него работает техника. В стенах дома садовника установлены микрофоны.

— Вот оно что! А польза-то есть от такого подслушивания?

— Думаю, что есть. Как-то муж говорил об аресте одного доктора, большого друга семьи Бохеньских. Будто бы адрес его конспиративной квартиры, где он скрывался, узнали, подслушав разговоры этих женщин. Муж надеялся выяснить у доктора, где скрывается Тадеуш, но он неожиданно скончался в тюрьме.

— Наверно, не выдержал пыток?

— Вы думаете, у нас пытают?

— Не думаю, а знаю. В немецких тюрьмах повсюду творятся беззакония. Тюрьма полковника Планка не исключение, — сухо сказал Конрад, глядя ей прямо в глаза.

— Почему вы так на меня смотрите? Разве я виновата, что в наших тюрьмах не соблюдают законы?

Лицо Берты вдруг омрачилось. Она вспомнила о первом допросе, когда она чуть не стала жертвой этого странного человека, то любезного и внимательного, то строгого, жестокого, и невольно съежилась, будто ее облили холодной водой. «Нельзя мне спорить с ним, нельзя раздражать его, — подумала она. — Ни на минуту нельзя забывать, что моя жизнь в его руках».

— Виноваты все немцы, потому что терпят такие по рядки. Но бог с ним, с этим несчастным доктором… Лучше расскажите, что вам известно о взаимоотношениях вашего мужа с руководителями абвера? Только прошу помнить о нашем уговоре: вы будете откровенны, а я — справедлив к вам.

Берта хотела было ответить отрицательно, ссылаясь на неосведомленность, но предупреждения Конрада снова подействовали на нее отрезвляюще, и она решила ничего не скрывать. «Ласковый теленок двух маток сосет», — подумала она.

— В «Лисьей норе», как называли резиденцию адмирала Канариса в Берлине, на Тирпитцуфер, семьдесят четыре, к моему мужу всегда относились хорошо, как к одному из самых исполнительных работников абвера. Особым доверием он пользовался у адмирала и, мне кажется, адмиралу отвечал тем же. Поэтому, узнав об отстранении Канариса, он даже решил подать в отставку…

Берта вдруг замолчала. Сначала Кальтенбергу показалось, что она силится припомнить что-то, но, посмотрев в ее глаза, увидел страх и отчаяние.

— Дальше что? — тихо спросил он.

Вместо ответа она схватилась за голову и горько заплакала. «Черт побери! — выругался про себя Конрад. — Опять хочет разыграть истерику. Как только ей не надоест!» Но, взглянув на нее внимательнее, он понял, что на сей раз она не притворялась.