Герои битвы за Крым

Между тем бой в городе развивался успешно. «В центре одноэшелонного боевого порядка находилась 417-я дивизия, справа — 267-я, слева — 77-я… Зажатые с севера войсками 2-й гвардейской, а с юга — Приморской армий, [немцы] не выдерживали ударов и откатывались в центр Севастополя»^{385}. Кошевой вспоминал: «Дорогая моему сердцу 24-я гвардейская стрелковая дивизия [ею Кошевой командовал в период с июля 1942 г. вплоть до назначения командиром корпуса. — Авт.] воевала уже на южном берегу Северной бухты. Я не удержался, запросил по радио ее полки. Отозвались и по старой привычке доложили обстановку А. С. Дрыгин, Т. И. Степанов… Ф. П. Тонких… Вновь сошлись наши пути, на этот раз на священной земле Севастополя.

Доклады старых друзей и обрадовали, и вместе с тем огорчили. Обрадовали потому, что вели бой они уже в центре Севастополя, а огорчили тем, что закрыли нам путь к Панораме, Графской пристани и Херсонесу: гвардейцы начисто выметали фашистскую нечисть с превращенных в руины улиц города»^{386}. Пришло время во избежание перемешивания войск разных соединений запросить командование армии, как действовать дальше. Вскоре от Я. Г. Крейзера поступила команда остановиться и закрепиться на достигнутых рубежах. А с рассветом 10 мая корпусу было приказано выйти в район Дергачей, в тыл.

За боевые успехи при взятии Севастополя П. К. Кошевому было присвоено воинское звание генерал-лейтенант. На груди комкора засияла «Золотая Звезда» Героя Советского Союза (звание было присвоено Указом Верховного совета СССР от 16 мая 1944 г.).

На северо-запад

Двадцать седьмого мая 1944 г. Кошевой сдал 63-й корпус генерал-майору Ф. А. Бакунину и отбыл в Москву, где явился к 1-му заместителю начальника Генерального штаба РККА генералу армии А. И. Антонову. Кошевому было объявлено, что он назначен командиром 71-го стрелкового корпуса, сражавшегося в составе 3-го Белорусского фронта генерала армии И. Д. Черняховского. Сообщил Антонов и о том, что новое назначение состоялось по решению Ставки. Иначе говоря, вопреки обычному порядку, при котором назначения производились по приказу наркома обороны. Отходили от этого порядка лишь в том случае, если кандидата на должность рекомендовал кто-то из членов Ставки.

Таковым был начальник Генерального штаба маршал А. М. Василевский. Как представитель Ставки он на протяжении всей зимы и весны 1944 г. имел возможность наблюдать за умелыми и инициативными действиями Кошевого.

Вновь двум военачальникам довелось вместе воевать в Восточной Пруссии, куда Кошевого, который командовал 71-м, а затем 36-м гвардейским стрелковыми корпусами, привели военные пути-дороги. Кошевой поступил в прямое подчинение маршалу Василевскому, ставшему в феврале 1945 г. командующим 3-м Белорусским фронтом. Бой за Восточную Пруссию, вспоминал Александр Михайлович, представляли собой целую эпопею на заключительной стадии войны. На всех этапах этой стратегически важной операции борьба носила исключительно острый характер. Инстербург, Кенигсберг, Пиллау — основные города, которые штурмовали подчиненные Кошевого. Каждый, даже небольшой населенный пункт, не говоря уже о городах, представлял собой крепость, которую надо было брать штурмом. «И всюду, — отзывался Василевский о Кошевом, — он показывал лучшие свои командирские качества — умение предвидеть ход боевых действий, быстро и правильно оценивать обстановку и принимать оригинальные решения. Личное мужество и оправданный риск дополняли эти качества»^{387}.

Умелые действия Петра Кирилловича при штурме Кенигсберга, его личное мужество и героизм были оценены второй медалью «Золотая Звезда» (Указ Верховного совета СССР от 9 апреля 1945 г. «за умелое руководство воинскими соединениями при штурме Кёнигсберга и проявленные при этом личное мужество и героизм»).

* * *

«…Я покидал свой последний наблюдательный пункт в Крыму уже утром 10 мая, — писал в своих мемуарах маршал Кошевой. — Вышел на вершину Малахова кургана, чтобы взглянуть в последний раз на разрушенный героический город. Его руины еще дымились… Казалось, ничто не могло сохраниться на этой искромсанной снарядами, обожженной земле. Но я ошибся: на склоне высоты чуть зеленело надломанное сучьями одинокое деревце миндаля. Никто не проходил мимо него равнодушно — так поразителен и велик был этот гордый вызов смерти. Миндаль был изранен осколками и пулями. Куски рваного, уже потемневшего металла впились в кору. Сок, словно кровь, тек густыми каплями, оставляя по стволу неровный извилистый след. Цвести не было сил, но миндаль уже поборол смерть и теперь жадно тянулся к солнцу порубленными, но неубитыми ветками. Так, думалось тогда нам, и сам Севастополь обретет новую, еще более прекрасную молодость и жизнь…»^{388}