Герои битвы за Крым

Командование СОР запросило у Ставки и генерала Д. Т. Козлова еще две дивизии маршевого пополнения, но Москва решила силы, намеченные в десант, не ослаблять и начать высадку у Керчи 23 декабря, а у Феодосии — 26 декабря. Начало Керченско-Феодосийской десантной операции сразу заставило немецкое командование ослабить натиск на Севастополь. Тем не менее Э. фон Манштейн предпринял отчаянную попытку взять город штурмом до того, как советские войска высадятся на Керченском полуострове. Это ему не удалось. И лучшее свидетельство этого — запись-признание начальника Генерального штаба сухопутных войск вермахта Ф. Гальдера, появившаяся в его дневнике 31 декабря: «…Очень тяжелый день! Наступление 22-й пехотной дивизии у Севастополя успеха не имело. В связи с этим необходимо приостановить наступление, чтобы высвободить силы для переброски в Феодосию…»^{147}

«Шестнадцать суток — с 17 декабря 1941 г. по 1 января 1942 г. — под Севастополем шли непрерывные кровопролитные бои, — позднее резюмировал события второго наступления вермахта на Севастополь генерал армии И. Е. Петров. — Несмотря на тяжелые потери, немецко-фашистское командование не оставляло попыток захватить город и спешно подтягивало войска с других направлений…

Наибольшего напряжения бои достигли к концу декабря… К исходу 30 декабря противник, сосредоточив на фронте в три км 132-ю и 24-ю дивизии, вышел в район 30-й батареи и занял ст[анцию] Мекензиевы горы. С занятого рубежа отчетливо просматривалась и простреливалась вся Северная бухта. Учитывая тяжелые последствия в связи с возможным выходом противника к Северной бухте, командование армии решило, рискуя крайне ограниченными запасами снарядов, провести на рассвете 31 декабря по району ст. Мекензиевы горы мощную артиллерийскую контрподготовку, после чего предпринять контратаку».

В течение ночи на 31 декабря, вспоминал Иван Ефимович, артиллерийский удар был подготовлен. В 7.10 утра в предрассветной мгле 340 орудий, в том числе и батареи 12-дюймового калибра, открыли внезапный огонь по станции. 20 минут продолжался шквал огня. Железнодорожная станция, прилегающие участки леса с находившимися там войсками противника были уничтожены полностью. Вслед за тем пехотинцы и моряки, несмотря на утомление от тяжелых многодневных боев, двинулись на врага. Уцелевшие остатки противника бежали, бросая оружие.

«В целом в течение 31 декабря 1941 г. и 1 января 1942 г. нашими войсками было почти полностью восстановлено положение, утраченное в предшествующих боях. Вторая попытка врага овладеть Севастополем была ликвидирована. Вражеские планы снова потерпели провал», — резюмировал И. Е. Петров^{148}.

Высадка войск Крымского фронта в Керчи и Феодосии принудила немецкое командование на длительное время отказаться от каких бы то ни было наступательных действий в районе Севастополя и даже перебросить часть сил на Керченское направление. Боевые действия вступили в новый период — упорной и длительной обороны.

На минуту отвлечемся от хода боевых действий, чтобы чуть пристальнее взглянуть на нашего героя — больше такой возможности не предоставит сам ход событий под Севастополем, отличавшийся на финальной стадии обороны особой динамикой и насыщенностью событиями. А сделать это поможет один из самых внимательных летописцев войны — Константин Симонов. Впервые писатель встретился с Иваном Ефимовичем Петровым под Одессой, потом пересекался с ним не раз на фронте и в дни полководческого триумфа генерала, и в пору тяжелых переживаний вследствие неудач, недовольства его действиями со стороны Сталина и, прямо скажем, интриг со стороны «злого гения» — Л. З. Мехлиса, которого дважды, словно назло, присылали Петрову в качестве члена Военного совета фронта.

«Петров, — считал К. Симонов, — был человеком во многих отношениях незаурядным. Огромный военный опыт и профессиональные знания сочетались у него с большой общей культурой, широчайшей начитанностью и преданной любовью к искусству…

Петров был по характеру человеком решительным, а в критические минуты умел быть жестоким. Однако при всей своей, если так можно, выразиться, абсолютной военности и привычке к субординации он не жаловал тех, кого приводила в раж именно эта субординационная сторона военной службы. Он любил умных и дисциплинированных и не любил вытаращенных от рвения и давал тем и другим чувствовать это…

Петров мог вспылить и, уж если это случалось, бывал резок до бешенства. Но, к его чести, надо добавить, что эти вспышки были в нем не начальнической, а человеческой чертой. Он был способен вспылить, разговаривая не только с подчиненными, но и с начальством.

Однако гораздо чаще он умел оставаться спокойным перед лицом обстоятельств. О его личном мужестве не уставали повторять все, кто с ним служил, особенно в Одессе, в Севастополе и на Кавказе, там, где для проявления этого мужества было особенно много поводов. Храбрость его была какая-то мешковатая, неторопливая, такая, какую особенно ценил Толстой.