При этом у противника вполне доставало сил, чтобы одновременно вести наступление и вдоль Ялтинского шоссе. Упорное сопротивление врагу здесь оказывала 7-я бригада морской пехоты. Стойкость обороны была исключительной, но сказывались большие потери, отсутствие у командования хоть каких-то резервов и — опять-таки — крайний недостаток боеприпасов, которые из-за морской блокады подвозились нерегулярно и в небольших количествах. 18 июня прибыл последний транспорт «Белосток», в дальнейшем снаряды, патроны, продовольствие доставлялись лишь на немногочисленных боевых кораблях, подводных лодках и самолетах. «В условиях полной блокады с моря и воздуха, — писал в статье к десятилетию Победы И. Е. Петров, — наши войска почти не имели возможности пополнять боеприпасы и восполнять убыль в личном составе. Большие потери, понесенные нашими войсками, понуждали последовательно сокращать фронт, задерживаясь на заранее подготовленных рубежах»{158}
.В ночь на 21 июня в связи с угрозой охвата врагом частей III сектора командующий Приморской армией принял решение на отвод левофланговых частей II и III секторов на главную линию обороны — Памятник, высота 256,2. Это на какое-то время позволило выстроить организованную оборону на Федюхиных высотах. За 16 дней боев темпы продвижения противника измерялись всего лишь десятками метров в сутки. Понеся огромные потери в людях и технике, он добился незначительного тактического успеха. Но в конкретных условиях борьбы за Севастополь и этот небольшой успех приобретал оперативное значение. Вражеская артиллерия могла теперь вести поражающий огонь на всю глубину нашей обороны.
В последующие дни противник штурмовал укрепления III сектора на Инкерманских высотах, прикрывавших с востока кратчайшее направление к Севастополю. К исходу 27 июня немцы, введя в бои свежие резервы, смогли прорвать оборону на участке 8-й бригады морской пехоты и овладеть высотами 169,4 и Сахарная головка. Об условиях, в которых шли бои, говорит уже тот факт, что моряки, израсходовав все боеприпасы, подчас вынуждены были отбиваться камнями. В ночь на 28 июня остатки частей 25-й стрелковой дивизии и 3-го полка морской пехоты оставили Инкерманские высоты и были отведены на вторую линию обороны к станции Инкерман. Борьба за город вступала в финальную, наиболее трагическую фазу. Кольцо блокады неотвратимо сжималось.
Поздним вечером 28 июня, вспоминал И. А. Ласкин, командующий армией вызвал всех командиров и комиссаров соединений на свой командный пункт. В маленьком помещении артиллерийского погреба, выбитого в скале, собралось человек двадцать. Стола не потребовалось, поскольку раскладывать карту не было никакой необходимости: местность на оставшемся кусочке севастопольской земли все знали до последнего метра. Командарм проинформировал командиров о положении на фронте обороны Севастополя, отметив, что все резервы использованы до предела, что враг упорно продолжает наступать, что обстановка создалась очень тяжелая. Называя по фамилиям командиров соединений, он определял им участки и рубежи обороны. «Затем, — вспоминал И. А. Ласкин, — генерал И. Е. Петров сказал:
— Военный совет СОРа убежден, что Верховное главнокомандование примет все меры к тому, чтобы нас эвакуировать и не оставить в беде. А мы будем до конца выполнять свой долг перед Родиной»{159}
. Нет сомнений, что говорил Иван Ефимович вполне убежденно. Не та была ситуация, чтобы даже невольно, из лучших побуждений лукавить.Здесь уместно привести оценки И. А. Ласкиным и личности командующего Приморской. Иван Андреевич полтора года воевал под началом генерала Петрова — и в период обороны Севастополя, и позднее, в 1943 г., когда Петров командовал войсками Северо-Кавказского фронта, а Ласкин был у него начальником штаба — и, по собственному признанию, «знал его хорошо». По отзывам Ласкина, «Иван Ефимович по натуре был очень энергичным, исключительно деятельным человеком, а по опыту и умению понимать события, я бы сказал, — еще и мудрым. Особенно заметно его военная квалификация проявлялась в вопросах обороны. Его все знали как мужественного, храброго и волевого генерала».