Герой. Бонни и Клайд: [Романы]

— Смотрите, вот еще слой. А может быть, у него были внебрачные связи? Другая интересная история! — еще выше поднимая лук, она сняла еще один слой. В зале послышался одобрительный смех. — А может быть, его обвиняли в совращении малолетних? Опять сенсационная история!

Новый слой отделился от лука.

— А потом стало известно, что его обвиняли напрасно. Великолепно! Можно придумать и новые истории.

Теперь в зале стояла полная тишина, и пока Гейл снимала с луковицы все новые и новые слои, все присутствующие с неотрывным вниманием следили за оратором. Не было слышно даже звона серебряных ложек, кофейных чашек или бокалов для вина.

— Возможно, его любовница пошла на обман, чтобы поднять шум. Сногсшибательная история!

Луковица была теперь очень маленькой, очищенной почти до сердцевины.

— Мы непрерывно ищем, доискиваемся до истины, стремимся узнать всю жизнь человека, его семьи. Зачем? Потому что мы профессионалы, вот почему. — Гейл сделала драматическую паузу, ее темно-карие глаза неотрывно смотрели в зал, как в камеру. — Мы докапываемся до правды!

Она замолчала и вытянула перед собой руку, глядя на нее. Все присутствующие в зале тоже посмотрели на нее. Сейчас уже почти ничего не осталось в руке Гейл, кроме маленького комка мякоти. Гейл разломила ее и снова обратилась к своим коллегам; ее голос звучал уже по-другому, он был низким, наполненным чувством. Улыбка сошла с ее красивого лица, и его выражение стало серьезным.

— Но если окажется, что после всех наших мучительных усилий и исследований никакой правды-то и нет? Просто сенсационная история, один вымысел, другой, третий, как слой за слоем луковицы, и больше ничего не останется. И если так случится, имеем ли мы право в любой момент остановиться? Или мы должны продолжать идти вперед, копать, копать, копать слой за слоем, пока не уничтожим то, что узнали в самом начале?

Голос Гейл звучал так тихо, будто она говорила без микрофона, но каждое слово было отчетливо слышно.

— Я готова побиться об заклад, что все вы, как и я, мечтаете найти одну единственную историю, в которой не пришлось бы копать слой за слоем, извлекая все новую и новую грязь. Нет, нам всем нужна такая история, в которой с каждым новым расследованием выявляется что-то благородное, что-то дарующее нам вдохновение…

Гейл замолчала, поскольку ей больше нечего было сказать, после чего раздался гром аплодисментов, очень громких и долгих. Многие аплодировали стоя. Гейл также стоя слушала приветствия и, когда овация стихла, сказала:

— Благодарю вас, коллеги. Спасибо вам за доверие ко мне и за «Серебряный микрофон», — с этими словами она сошла с пьедестала.

Но Гейл не вернулась за свой стол. Вместо этого, переполненная счастьем и не желая делить его с кем-либо, она надела жакет и, сев в лифт, скоро оказалась на улице. Она прошла шесть длинных кварталов от «Каталонии» по западной части Манхэттена к своему отелю на Лексингтон-авеню. Дул сильный ветер, который становился еще резче и холоднее по мере ее приближения к реке, но Гейл не замечала ветра. Она возвращалась в отель, чтобы переодеться и упаковать вещи. Гейл не хотела оставаться на ночь в Нью-Йорке, она хотела немедленно вернуться домой, заняться расследованием истории Джеффри Броадмена. Гейл всегда была пс уши в работе, и работа недавно стоила ей четырехлетней связи с хорошим парнем, любившим ее, но начавшим чувствовать, что он занимает лишь второе место в ее душе после ее работы.

Действительно, Гейл была репортером-профессионалом, журналистом с творческой жилкой и стремилась к тому, чтобы ее репортажи отражали прекрасные, благородные аспекты человеческой души.

Если уж речь зашла о благородных аспектах человеческой души, то Берни ла Плант отчаянно старался перехватить где-нибудь пару долларов. Ничтожной суммы, которую Эспиноза и Варгас дали ему за кредитные карточки, едва хватило на пару стаканов выпивки и один ужин в «Шэдоу Лоундж».

Поскольку ни о каких доходах не приходилось и мечтать и перспектива тюрьмы приближалась с каждым часом, Берни решил продать кое-что из своих вещей. Если бы он не сделал этого, они бы исчезли сами по себе. Даже пятилетний ребенок поймет это, взглянув на владения Берни.

Но, приступив к ревизии своих вещей, Берни столкнулся с печальной пустотой. Он занимал три маленькие загроможденные комнаты, и если у него и была какая-то мебель, о которой стоило говорить, то она была еще меньших размеров и более гнусная, чем сами комнаты. У Берни был матрац и пружинная кровать, легкий стул с прогнувшимся сиденьем и что-то, напоминающее диван, но потерявшее свой вид еще до того, как Берни ла Плант однажды нашел его на улице и втащил в свою квартиру. Старый разбитый шкаф уже был здесь, когда Берни въехал сюда, и будет стоять, когда Берни не будет. Кому он нужен?