Герой. Бонни и Клайд: [Романы]

— Что-то происходит. Баббер хочет сделать какое-то сообщение. Они оба… — чтобы перекричать гул толпы, Конклину приходилось орать в микрофон, — … продолжают сидеть на карнизе, но Баббер делает знаки кому-то в окне. Похоже, что он зовет кого-то… вот он поманил пожарных, а теперь… а теперь он поднял вверх два пальца. Да! Он подает пожарным знак, подняв вверх два пальца!

Эвелин ла Плант не сводила глаз с дороги, но ее слух ловил каждое слово, доносившееся из портативного телевизора, который Джой захватил с собой. Диктор продолжал комментировать события у «Дрейк-отеля». Берни находился на карнизе пятнадцатого этажа, одному Богу было известно почему, и Джой был вне себя от страха. Эвелин, хотя и боялась в этом признаться, тоже.

Ехать из пригорода Чикаго в центр города нужно было довольно долго, и Эвелин нажимала ногой на акселератор, из-за чего машина неслась со скоростью примерно на двадцать миль в час быстрее обычного. Она бросила взгляд на сына, который сидел рядом с ней с побелевшим лицом; его огромные темные глаза казались еще больше и печальнее, чем обычно. Чувство вины переполняло Эвелин, когда она думала о том, как сильно Джой любил Берни, а она постоянно плохо отзывалась о Берни после развода, хотя он и заслуживал такого ее отношения.

— Если у тебя создалось впечатление, что я его ненавижу, так это совсем не так… Я не одобряю некоторых его поступков… Он такой циник…

— А что значит циник? — перебил ее Джой.

— Это когда ты говоришь: все вокруг жулики, а почему бы и мне не стать таким? Но у меня… у меня нет к нему ненависти, Джой, — с чувством добавила она. — Я… любила его… когда-то. Очень любила… Просто я… устала. Быть может, не он один в этом виноват. Быть может, если бы мы с ним… Что такое? О, Боже!

В интонации диктора совершенно отчетливо прозвучала тревога. Эвелин ла Плант услышала непрекращающийся и все нарастающий гул толпы. Сердце ее сжалось.

— Из окна вышли пожарные. Кажется, у них в руках длинные шесты, и на шестах они несут что-то… и протягивают обоим мужчинам, находящимся на карнизе: Джону Бабберу и Бернарду ла Планту.

— Что там происходит? Что они делают? — взволнованно повторяла Эвелин, и их машина помчалась еще быстрее.

— Ла Плант и Баббер достают что-то с шестов! — сообщил телевизионный репортер. — На конце шеста что-то… мне кажется… подождите минутку… мне уже сообщили…

Эвелин с Джоем, затаив дыхание, приготовились к самому страшному.

— …кофе! Это кофе! Нам сообщили, что Баббер и ла Плант попросили две чашечки кофе! — торжествующе закричал репортер.

Эвелин с облегчением засмеялась.

— Кофе! Это так похоже на твоего отца — всегда попросит что-то совершенно неподходящее в самый неподходящий момент. Тысячи людей смотрят на него, а он, понимаете, кофе захотел, — она покачала головой, и голос ее смягчился. — Помню, когда ты лежал в больнице и тебе вырезали аппендицит, твой отец всю ночь просидел у твоей постели, хотя он ненавидит всякие больницы, всегда боится, что подхватит там что-нибудь. А в тот раз, когда был ранен дядя Говард… — она замолчала, припоминая.

Джой слушал ее с удовольствием. Раньше мать никогда так не говорила о его отце — таким доброжелательным тоном.

— Кажется, что твой отец проявляет свои лучшие черты только в минуты кризиса, когда возникает критическая ситуация; тогда он забывает, что он Берни ла Плант, и ведет себя, как… как человек.

Ее глаза наполнились слезами, и она смахнула их, чтобы они не мешали смотреть на дорогу. Они уже подъезжали к центру и находились в двух шагах от «Дрейка».

О Боже, если бы только мне удалось услышать, о чем они говорят! — думала Гейл. Впившись глазами в монитор, она была полностью поглощена происходящим за окном, на карнизе. Что-то очень важное, нет, критически важное, происходило в ее жизни именно сейчас, а она не могла участвовать в этом. Эти двое были больше связаны между собой, чем она предполагала. Они продолжали сидеть на этом карнизе и все говорили, говорили, говорили… О чем они могли так долго говорить? Глядя на их безмолвные фигуры, Гейл придумывала себе миллион различных вариантов. Но, конечно, она не могла угадать миллион первый вариант. Ей бы он никогда не пришел в голову.

А эти двое вели переговоры. У каждого из них было то, в чем нуждался другой. У Баббера были деньги, почти полмиллиона, и ла Плант придумал умный способ, как употребить эти деньги. Он просил очень немного и, кроме того, просил не для себя. Баббер выслушал условия Берни, все обдумал, высказал свои контрпредложения, затем они пришли к соглашению и заключили между собой сделку.

— Теперь ты понял? — спросил Берни Джона.

— Ты оплачиваешь четырехлетнее обучение Джоя в одном из лучших колледжей — не знаю, какой он выберет, медицинский или юридический; ты платишь мой залог в тюрьму, платишь то, что я должен моему адвокату и…

Джон Баббер был согласен на все:

— И еще замолвлю за тебя словечко перед судьей, — добавил он.

Тут Берни пришла в голову еще одна мысль: