Герой империи. Сражение за инициативу

Но для имперцев, с которыми я достаточно плотно общался по долгу службы, слово «империя» имеет совсем другое значение. Там, до того как они сорвались в наш мир, именно император и его соратники – графы и маркграфы – были гарантом того, что ни одно доброе дело не останется невознагражденным, и ни одно зло ненаказанным. Об этом мне говорили рядовые бойцыцы штурмовой пехоты, темные эйджел, а также бойцы и командиры из числа егерей Вуйкозара Пекоца. Вот уж где в буквальном смысле дружба народов и каждой твари по паре. Если для штурмпехотинок, лишенных обычного родства, Империя была родной матерью, а император суровым, но справедливым отцом, то и все остальные тоже считали свою Империю наилучшей формой государственного устройства. Хорошо учись, сражайся, работай – и всем будет безразлично, из какого социального слоя или класса происходят твои родители. Империя щедра к трудолюбивым талантам и беспощадна к неучам и бездельникам. Мне говорили, что там были известны графы, поднявшиеся к своему титулу из сыновей пеонов и дети графов, впавшие в полное ничтожество.

Что-то подобное в Российской Империи было во времена Петра Великого, но потом все вернулось на круги своя и в верхушку власти снова стали попадать не по уму и заслугам, а по знатности рода – эти-то люжи в итоге и довели великую страну до Февраля, а потом и до Октября семнадцатого года. Да я сам в августе четырнадцатого добровольно ушел на фронт германской войны, воевать за свою страну. А потом, в семнадцатом, так же добровольно, по велению души, я вступил в Красную Гвардию, чтобы сражаться за народное счастье, в то время как большинство из моих соотечественников-поляков подались к прохвосту Пилсудскому строить Польшу от моря до моря. Ну и Бог им судья, мне с ними было не по пути. Я ни на минуту не пожалел о том, что пошел с большевиками, даже тогда, когда подвергался пыткам во внутренней тюрьме НКВД по Ленинградской области на Шпалерной улице. В результате партия разобралась, кто есть кто. С меня сняли все обвинения, освободили из тюрьмы, восстановили в звании и в партии, а мерзавца и кровавого маньяка Заковского и его подельников приговорили к расстрелу.

В Империи, как сказала Ватила во время нашей последней встречи, такие ситуации были невозможны в принципе: барьер профориентации должен был остановить его еще на дальних подступах к ответственным должностям, на которых он мог бы влиять на судьбы людей. Да что там Заковский; с большим удивлением я узнал, что профориентацию в Империи проходят все кандидаты на ответственные посты. И больше всего меня шокировало то, что на должность наследника престола назначали не самого старшего из сыновей правящего императора. Вместо этого из всего массива людей, уже имеющих неоспоримые заслуги перед Империей, социоинженеры подбирали того единственного, который окажется способен наилучшим образом исполнять императорские обязанности. И кровное родство с правящим монархом значения не имело. Закончив говорить об этом, Ватила посмотрела на меня с таким многозначительно-задумчивым видом, что у меня мороз пошел по коже. Я? Неужели я, как и товарищ Сталин, тоже обладаю теми самыми загадочными императорскими способностями?

Но подробно думать на эти темы мне уже некогда: до начала германского наступления остается всего несколько дней и сейчас следует по-быстрому пройти медицинские процедуры, на которых так настаивает Ватила, и вернуться на свой боевой пост. Чтобы удостовериться, что все правильно, я через командирский планшет связался с Верховным Главнокомандующим, в прямом подчинении которого я до сих пор находился, и получил от него разрешение на тридцать шесть часов отпуска по медицинским обстоятельствам. В силу того, что все шаттлы трудились как пчелки, перевозя грузы и бойцов с доставкой прямо на боевые позиции, подбросить меня «наверх» взялась одна из соплеменниц Ватилы, пилот-истребитель Айя Ла, которая как раз должна была смениться с патрулирования. Надо сказать, что «белый защитник», сложивший крылья и зависший, не касаясь земли, над площадкой перед штабом, произвел немалый фурор среди нашей штабной публики. Выбегать на крыльцо никто, правда, не стал; честь наблюдать за этим зрелищем из партера выпала только часовым, – но вот носами к оконным стеклам прилипли многие. До сей поры народ видел имперские истребители только издалека, а вблизи, даже со сложенными крыльями, эта машина казалась просто огромной – больше бомбардировщика Ил-4 раза в полтора.