Герой конца века

– Жалко беднягу, пропадает совсем и пропадет из-за этой бездушной кокетки… – после получения первого же письма, заметил вслух при Горской Михаил Дмитриевич.

– Кто это, и кого это ты честишь бездушной кокеткой? – спросила Анна Александровна.

– Я думаю о Савине, сегодня получил от него письмо из деревни… Убивается, видимо, бедняжка, по Гранпа.

– Как убивается по Гранпа… – вытаращила на него глаза молодая жена. – Да ведь ты же сам говорил, что он забыл об ней и думать, что он ветреный, непостоянный.

– Когда это я все, матушка, говорил? – удивился в свою очередь Маслов.

– Как когда, вскоре после его отъезда просить дозволения у родных на брак с Маргаритой.

– Не припомню.

– Да как же, еще ты приехал ко мне прямо с допроса по его делу.

– А-а-а… Ну, мало ли что я тогда сболтнул в сердцах.

– Что я наделала, что я наделала! – воскликнула Анна Александровна и закрыла лицо руками.

– Что такое?

– Да ведь я Маргарите тогда же высказала твое мнение о нем и предупредила ее, чтобы она на него очень-то не надеялась.

– Ты?

– Да, я, я-то ведь не знала, и приняла за правду все то, что ты говорил.

– Ай, ай, ай, как можно… Ему бедняге подстроили нарочно эту высылку, чтобы он не мог видеться с ней.

– Какую высылку?

– Да, впрочем, ведь ты не знаешь… Он все мне рассказывает в письме.

Михаил Дмитриевич рассказал Горской о высылке Савина в Пинегу и возвращении его из ссылки уже тогда, когда Гранпа принадлежала Гофтреппе.

– Неужели это он устроил?

– Не думаю… Впрочем, не знаю.

– Ах, несчастный Савин, ах, бедный, а я-то, я-то, – разохалась Горская.

– Нечего охать, дела не поправишь. Вперед урок быть осторожнее в своих выводах из чужих слов и главное воздерживаться на язык о том, что слышала от близкого человека, – заметил Маслов.

Анна Александровна молчаливо, с виноватым видом, выслушала этот выговор.

– Но я все это ей скажу, что я ее ввела в заблуждение, расскажу, какой он несчастный.

– Зачем! Поздно.

– Нет, я этим сниму все-таки тяжесть со своей души.

– И навалишь его на душу приятельницы, – улыбнулся Михаил Дмитриевич.

– Нет, она теперь так любит Федора Карловича, что ей и этим не доставлю особого огорчения… Она и не вспоминает о Николае Герасимовиче… А мне будет легче.

Маслов понял, что, если бы он даже продолжал настаивать не говорить ничего о Савине Маргарите Максимилиановне и Анна Атександровна дала бы ему слово, она все равно не сдержала бы его – не была в состоянии это сделать.

– Как знаешь, – сказал он, махнув рукою.

Ему так было в эту минуту искренно жаль Савина, что он даже с радостью подумал, что не беда будет, если красавица Гранпа и перенесет несколько неприятных минут при признаниях Горской.

Более чем минутного огорчения для Маргариты Максимилиановны он не допускал – он считал ее, как считали уже ее тогда многие, пустой, бездушной кокеткой.

«Конечно, – думал он далее, – слова Ани могли повлиять на ее более быстрое сближение с Гофтреппе, но тут вопрос только во времени: рано или поздно, она бы бросила и Савина, если бы даже вышла за него замуж. Не для замужества рождена она».

Получив косвенное разрешение Михаила Дмитриевича снять с себя тяжесть оклеветания Савина, Анна Александровна поспешила это сделать при первом свидании за кулисами с Гранпа.

В более чем мрачных красках описала она положение отвергнутого ею жениха – Савина, покаялась, что со слов Маслова, сказанных сгоряча, она оклеветала несчастного перед ней и, быть может, разбила ему жизнь навсегда.

Михаил Дмитриевич оказался почти правым.

Маргариту Максимилиановну не тронул особенно рассказ подруги – она была вся под обаянием новой жизни, на путь которой она вступила.

Она даже вскоре совершенно забыла об этом разговоре с Горскою, и только теперь, во время венчания последней, все восстало в памяти, сгоравшей от зависти к подруге, Гранпа.

– Она могла тоже выйти из церкви под руку с законным мужем, с Савиным, молодым, красивым, богатым. Если бы она подождала.

Она снова искоса уже совершенно злобно поглядела на Гофтреппе.

Тот предлагал мне брак, а этот… этот не предложит. Горская может быть завтра не пустит меня в свою гостиную. Что такое я?

Злоба душила ее.

Ее красивое матовой белизны лицо покрылось почти сине-багровыми пятнами.

– Что с тобой, Марго? – наклонился к ней и нежным шепотом спросил ее Федор Карлович.

Его голос показался ей ненавистным.

– Ничего… мне жарко, – кинула она ему и быстро вышла в соседнюю с церковью залу.

Он поглядел ей вслед удивленным взглядом и медленно пошел за нею. Она, выбежав почти из церкви, вздохнула несколько раз полной грудью и силой воли заставила себя успокоиться.

– Ты нездорова, – подошел к ней Гофтреппе.

– Нет, я говорю, что мне стало там жарко… Теперь все прошло, достань мне стакан воды.

Он пошел исполнить ее желание.

Этим временем она воспользовалась, чтобы еще более переломить себя и приготовиться к комедии во время поздравления «милой подруги», как она мысленно со злобою назвала Горскую.

Через минуту Федор Карлович стоял перед ней, а рядом с ним ливрейный лакей держал на подносе стакан воды. Она с жадностью сделала несколько глотков и окончательно пришла в себя.