Герои моего времени

Когда художественным руководителем театра был Кирилл Лавров, 47-й Трест строил для БДТ студийный корпус, жилой дом, мы ремонтировали внутренние помещения театра. Конечно, я общался, в основном, с Кириллом Лавровым, как главным заказчиком стройки, но постепенно в кругу общения уже оказался весь театр, включая вспомогательные службы. На какое-то время мы стали, можно сказать, одним предприятием, где все друг друга знают. Поэтому, когда с Андреем Толубеевым оказались на заседании то ли Общественного совета города, то ли Актива, не помню, без лишних слов пожали друг другу руки и сразу перешли на «ты», как давние знакомые.

Я его, как все в театре, звал Андрей, Андрюша, он меня Константиныч.

Разница в возрасте у нас год с небольшим — он постарше. Церемонных обращений, подметил я, Андрей не любит, я тоже. Это облегчало наше общение и укрепляло дружбу.

До знакомства я знал, что актер он высочайшего класса. Андрей был из тех редких артистов, способных сыграть любую роль, он мог оживить любой образ. Зал при его появлении замирал в ожидании сотворения актерского шедевра. И он не обманывал ожиданий — увлекал, будоражил, просветлял своей игрой. Ему покорялась любая зрительская аудитория. Мастерство, мощная природная актерская энергетика — были наследственными, достались ему от отца, великого театрального и киноактера, народного артиста СССР Юрия Владимировича Толубеева.

Мне посчастливилось видеть Толубеева-старшего в лучших его спектаклях: в «Сказках старого Арбата» Арбузова, в «Оптимистической трагедии» Вишневского, в роли Санчо Панса в «Дон Кихоте». Могли я тогда предположить, что через три десятка лет увижу на сцене его сына, и тоже в «Оптимистической трагедии», и тоже поставленной Товстоноговым, только в другой роли — Алексея. Андрей сыграл ее глубоко и пронзительно. Незабываемо!

Будучи среднего роста, на подмостках Андрей Толубеев кажется утонченным, высоким и гибким. Пластика — одна из особенностей его актерского почерка. Когда мы уже были хорошо знакомы, я спросил его об отце. Он, задумавшись, долго не произносил ни слова. Я уже пожалел, что спросил, однако, внимательно посмотрев на меня, чуть запинаясь, Андрей, наконец, ответил:

— Знаешь, я не люблю этот вопрос, порой его задают из любопытства, но тебе расскажу. Отец для меня — вершина. Хотя у него была другая семья, они развелись с мамой, когда мне было четыре года, я всегда был рядом с ним. Сколько себя помню — мы вместе. Никогда никого не предавший, не изменивший своим убеждениям, он практически каждый вечер выходил на сцену и, что бы ни играл, никогда не заигрывался, не прогибался под обстоятельства. Сейчас я могу сказать, что он играл как-то слишком просто, не театрально, слишком по-человечески. Самое главное, он не был актером одной краски, одного амплуа. Ему удавались и отрицательные герои, и положительные, и злодеи, и простаки.

Я поддержал воспоминания Андрея, добавив:

— Действительно, уникальный случай: за отрицательную роль Вожака в «Оптимистической трагедии» Юрий Владимирович был удостоен высочайшей в стране награды — Ленинской премии! При том, что он не состоял в партии. Таких случаев в советском театре я не припомню. Только выдающийся талант актера мог убедить руководство страны принять такое решение.

Андрей продолжал рассказ.

— Всю жизнь отец жил в Ленинграде, кроме того недолгого времени, когда трое друзей: Толубеев, Симонов, Меркурьев, великая ленинградская троица, один за другим покинули город на Неве. И уехали в Самару! Они жаждали эксперимента, жили поисками новизны, им хотелось все попробовать, все испытать. Застрельщиком этой идеи был Николай Симонов, родившийся на самарской земле и здесь же впервые вышедший на сцену. Уехать в Самару оказалось делом не простым. Правда, вернуться обратно в Ленинград было еще труднее.

В отличие от Симонова и Меркурьева, отец не совмещал актерскую профессию с режиссурой. Всего лишь три года работали на сцене Самарского краевого драматического театра закадычные друзья. Но какие годы! Начало тридцатых! Они сразу взялись за новую, современную драматургию Прута, Погодина, не забывали и о классике — Островский, Горький, Чехов. На сцене Самарского театра Юрий Толубеев сыграл четыре роли. И если две из них были эпизодическими: машинист в «Князе Мстиславе Удалом», садовник Глеб в пьесе «Правда — хорошо, а счастье — лучше», то заглавная роль в спектакле «Егор Булычов и другие» по пьесе Горького стала настоящим событием в творческой жизни театра. Трудная роль много способствовала укреплению веры артиста в себя как профессионала. Для молодого актера это был триумф, отголоски которого докатились до Ленинграда. Отец всегда считал, что именно эта роль сделала его настоящим артистом, именно тогда он выработал свой творческий почерк, свой метод, обрел веру в свои силы.

С высоты своего возраста, вспоминая отца молодым, я понял, что если человек, тем более артист, не позволяет делать себе то, что хочет и лучше всего умеет, к чему призван, он теряет творческую энергетику и, конечно, уверенность в себе.