Герои на все времена

Пал Великий Град Константина, колыбель тысячелетней мудрости и красоты. Долгая и страшная ночь закончилась, но утро так и не наступило. Со всех сторон хлынули турки в Город, заполонив его. Бои шли прямо на улицах. Да и не бои это были, а бойня. Иные защитники убиты были прямо на стенах, иные — уже в Городе. Каким-то людям повезло — успели они добежать до кораблей, поднять паруса да выйти в море, ибо по первости галеры турецкие не преследовали их. Бросив суда свои в порту, устремились турки в Город в страхе, что все разграбят без них. Но не все, далеко не все, кто хотел, попали на корабли. Сгрудились толпы на пристани, давили люди друг друга, отталкивали, лезли по сходням, подбирались к бортам на лодках, а то и вовсе вплавь, но корабли не могли вместить всех.

Судьба же тех, кто остался в Городе, была незавидна. Люди в тот день перестали бояться смерти. Никому не нужных детей, стариков и калек убивали турки на месте, остальные становились рабами. Выламывали воины Мехмеда золотые кресты, усыпанные самоцветами, из алтарей, лакали брагу из церковных потиров, жрали, давясь, истекающее кровью мясо с дискосов храмовых и бродили потом по улицам, пьяные аки свиньи, увешавшись драгоценными женскими уборами.

Плачевна была судьба и храмов прекрасных. Иные были сожжены, иные — порушены. Ограбления же не избежал никто. Уцелело лишь несколько храмов — взяли их под покровительство свое христианские вассалы Мехмеда. А сколько было порублено да пожжено икон? Выдирались они из окладов, как и книги бесценные, да летели в огонь. Пал Город Великий. В одно только место не ступила еще нога нечестивых — в Святую Софию. Затворились в Храме люди, заперли тяжелые двери, железом окованные, и стояли как будто в забытьи, ничего не видя по сторонам, внимая лишь словам литургии:

Подвига почесть от Создателя приял ecu, мучениче доблественне, Палеологов светоче, Константине, Византия царю крайний, темже, Господу ныне спребывая, моли Его, мир даровати всем и враги покорити под нозе людей православных.

Нараспев читал молитву митрополит Геннадий, прислуживал ему инок Димитрий. Сильно билось его сердце, ибо чуял он, что вышли все сроки и скоро потребно будет служение его. Страшный стук прервал песнь херувимскую. Будто требовал он, дабы отворили двери Храма. Собрался было Геннадий сказать служкам, чтобы подняли они засовы, но молвил инок Димитрий:

— Не нужно отворять, святой отец. Нам ли самим впускать нечестивых в Храм?

Махнул рукой митрополит, остановил служек и вновь приступил к молитве. Но недолго было ему читать ее. Во второй раз страшный стук прервал песнь херувимскую. Умолк митрополит, задумался. Но сказал ему инок Димитрий:

— Не нужно отворять двери, святой отец. Пусть нечестивые сами войдут в Храм.

Снова поднял руку митрополит, запрещая служкам поднимать засовы. И вновь приступил к своей молитве, но тут уже в третий раз страшный стук прервал песнь. И сказал инок Димитрий митрополиту:

— Не нужно отворять двери, святой отец.

— Разве не сломают они их все равно?

— Но зато не сами мы впустим к себе Тьму. Тем и спасемся.

Собрался было ответить митрополит, но стук повторился — и уже не стук это был, а грохот топоров да таранов, коими ломали двери. И застыла кровь в жилах у всех, кто был в Храме. Отдавался стук в тишине, как будто был это звук шагов самого Сатаны. Страх сковал всех. Один только хромой инок не убоялся, ибо знал, что видимое не есть сущее. Стоял он тихонько в алтаре, держась рукою за грудь, на которой под фелонью была спрятана главная святыня Великого Города, а может — не только его одного. И почудилось ему, что прямо в сей миг мог бы он, слабый и хромой, безоружный, в одиночку выйти против силы темной, что рвалась нынче в Храм. Выйти — и одолеть ее. Одно лишь удерживало его — данное Ей слово. Да и не пришло еще время. Побеждать Тьму надобно, когда возьмет она власть надо всем живущим, растечется по городам и народам, заползет в каждую открытую ей душу, набухнет и разжиреет, решив, что весь мир уже подвластен ее тлену и ничто уже не помешает ей пожрать его.

— Готов ли ты, брат Димитрий?

— Готов, сестра София!