Герои на все времена

— Сударь, погодите! — останавливает тебя оклик. Неприметный протягивает тебе золотую монету, и ты, не рассуждая, сжимаешь ее в кулаке. — И будьте столь любезны, зайдите утром в канцелярию его светлости.

Ты киваешь, а потом долго, очень долго рассматриваешь монету. Она отличается от тех, что в твоем кошеле. Рыкающие львы в схватке по центру и вязь букв по кругу: «Всех выше!»… Что ж, ты никогда не любил Паньолу… Мир должен быть открыт для всех. Мир должен быть открыт.

Здесь неправильные звезды. Звезды должны быть как маленькие камешки, как крупинки кварца — далекие и холодные. Эти же… Их слишком много. Они теплые и висят низко-низко, так и манят потянуться, дотронуться… Они искушают. Они и есть — само искушение: встать и идти за ними, все дальше. До соседней горы, потом — до следующей и еще… и еще… Звезды не умеют заканчиваться, так и дорога не кончается…

Ты валяешься на подстилке из собранной по берегу травы — местные называют ее смешным словом пуути и кормят ею скот, чтобы оберечь от хворей. Надо не забыть занести ее описание и рисунок в дневники и, может, даже взять пару стебельков с собой на Острова. Полезная эта травка, пуути. Если ее подкидывать в костер, то пряный, острый дым разгоняет тучи комарья и москитов, которых здесь не меньше, чем клопов в какой-нибудь паршивой гостинице Уорбрэка.

Тихий шорох. Ты резко оборачиваешься, а рука сама хватается за кинжал — въевшаяся в тело привычка.

— Никки?

— Да, господин.

Встревожен? Странно. Все тихо, посты выставлены исправно, у недалеких костров переговариваются твои люди, а сам Никки должен бы отсыпаться за долгий и трудный дневной переход… Ты купил мальчишку еще на побережье, у тощего высокомерного паньольца. Тот кривил сухие тонкие губы и, вытягивая гласные, долго говорил, что мальчишка ленив, прожорлив и надоедлив. Маленький чоки действительно оказался таким: он постоянно хотел есть, как любой паренек его возраста, был любознателен не в меру, а ленив — разве что от постоянных побоев и слабости. Его племя, откуда-то с юга, продало мальчика за связку стеклянных бус. Первое время ты не мог добиться от него других слов, кроме тихого «да, господин». Вы уходили все дальше в глубь материка, а чоки понемногу привыкал, что бить его не будут и что «слуга» вовсе не означает «раб»…

— Что случилось?

— Господин… вы правда верите, что сможете найти Эльдорадо? — название мальчишка произносит на паньольский манер, с длинным «а» и удваивая «р».

Ты усмехаешься и устраиваешься поудобней на траве, заложив руки за голову. Какие все же красивые звезды! Эльдорадо… Ответить правду? Сказать, что ты никогда не верил в Страну Золота? Признаться, что обманул королеву, своих людей и даже дядюшку? Хотя… ты уверен, что кое-кто из последовавших за тобой и так обо всем догадывается… Ты же подбирал людей по себе. Признаться, что ты просто выбрал Эльдорадо своим знаменем, но не своей целью? Поводом, но не причиной? Как объяснить Никки, да кому бы то ни было еще, что тобой движет одна жажда — идти вперед. Не за золотом, не за властью и даже не за славой… Впрочем, слава лишней не бывает. Ты просто хочешь знать, что там, за следующим перевалом… Знать и рассказать другим.

— Да, Никки, я верю, что мы найдем Эльдорадо.

Пристань качается. В этом не виновато вино, выпитое за завтраком, и не виновата привычка к палубе. Лихорадка заставляет голову кружиться, а руку — крепче хвататься за трость. Странное дело — хворь все три года не смела к нему прикасаться, даже в болотах Кайчитаки, где переболел каждый второй, но на борту «Шиповника» вцепилась в тело похлеще, чем домарская собака в холку волка. И трепала так же. Отец Мартин ходил расстроенный, все предлагал поговорить о вечном — на всякий случай, но у больного не было времени. Он рисовал, чертил и записывал. Рисовал и чертил карты, записывал — все, что мог вспомнить сам и каждый из его людей о прекрасном Эльдорадо. Сначала все это он делал наяву, а потом — в лихорадочном бреду. Так или иначе, но к тому моменту, когда пришла пора ступить на пристань Уорбрэка, дело было сделано. Теперь в добыче с берегов Нового Света мог разобраться не только он сам, но и любой знакомый с картографией и землеописанием. Осталось ступить на родной берег. Вот только лихорадка мешает.

Тот же черно-белый пол, что и четыре года назад. Разве что к стуку каблуков добавилась трость. И за спиной — целый эскорт с тяжелыми носилками и сундуками. В эскорте — только самые проверенные его люди, остальным запрещено сходить на берег. И болтать тоже запрещено. Он должен первым все рассказать, а там… Там — посмотрим.

Теперь это большой и светлый зал, яркое весеннее солнце бьет в окна, заставляя голову кружиться еще сильнее. Прекрасная женщина на троне. В золотом и белом. Случайность?

— Встаньте, сударь. — Она улыбается. — Мы рады вас видеть в добром здравии.

— Ваше величество, вы слишком добры, — еще раз кланяешься ты и делаешь знак своим людям.