Герои на все времена

Трамп кивнул. Он лгал: за безопасность «Губернатора Клинтона», как и за свою собственную, он не дал бы сейчас и дохлой мухи. Но ему хотелось скорее покончить с этим изрядно измотавшим его делом. Выхода все равно нет. Вскрыть сейф поручило Управление по делам иностранной собственности, за которым стоят еще более могущественные структуры. С ними не поспоришь. Для них несколько десятков жизней ничего не стоят, лишь бы «луч смерти» не достался противнику. Наследство Николы Теслы отходило племяннику, сербскому послу в Соединенных Штатах Саве Косановичу. Этот тип слыл темной лошадкой. Попади «луч» в его руки, кому он его передаст: коммунистам, монархистам, а может быть, немцам, с которыми США ведет сейчас войну? Так рисковать правительство не могло. Не желало оно и привлекать ничье чрезмерное внимание, вывозя начиненный государственной тайной сейф. Кто знает, что может случиться в дороге, враг, поди, не дремлет. «Луч смерти» должен принадлежать Штатам или никому. Переворошив все возможные архивы изобретателя, никакой документации о разработках сверхоружия Трамп не нашел. Последняя надежда — модель, оставленная в залог отелю «Губернатор Клинтон». Тут уж пан или пропал. Но почему Косанович так спокойно позволил шерстить Управлению свое наследство? Не потому ли, что твердо знает — «луч смерти» живым не дастся? О господи! На лбу Трампа выступили капельки пота. Он с ненавистью глянул на многозначительно насупившийся сейф. Нет, господа, гарантий вам точно никто не даст. Слишком высоки ставки. По сути, речь идет об исходе Второй мировой — у кого «луч», тот и отпразднует победу.

— Мы можем идти? — прервал невеселые размышления профессора управляющий, косясь на сейф.

— Да, пожалуйста, — кивнул Трамп. — Благодарю за содействие.

Служащие поспешно ретировались. Профессор подошел к окну и зачем-то открыл его. Промокший январский Нью-Йорк. Трамп закурил. Интересно, если сейчас его не станет, листья весной рассядутся по своим веткам? Вдруг правы те, кто говорит, что этот мир существует только в нашем воображении. Если так, его воображение устроено в высшей степени бестолково. Какой смысл придумывать январь, когда можно всю жизнь блаженствовать в прозрачно-желтом, похожем на липовый мед сентябре? Чепуха. Зачем представлять болезни и нищету, войны и глобальные катастрофы? Или сварливую миссис Томпсон, гуляющую со своей визгливой таксой Вики по любимой аллее профессора. Наконец, будь его воля, разве стал бы он конструировать в мозгу это самое мгновение: тяжелые шторы, пестрый дорогой ковер, подоконник с кружащими над ним голубями… Трамп вздохнул. Наверное, хорошо, что гипотеза рухнула. В противном случае может случиться, что пройдет минута — и никаких голубей не станет. Не станет подоконника… Ничего не станет. Потому что не станет Джона Трампа. Некому будет это все воображать. А так… его-то, возможно, не станет, но мир будет продолжаться.

Джон бросил окурок в окно. Альтруистические размышления не утешили. Напротив, было до слез обидно — его не будет, а чертовы голуби и подоконники останутся! Уж лучше бы гипотеза о воображаемом мире оказалась верной. Он бы сейчас нафантазировал мягкое кресло у камина, зачитанную до бахромы по краям переплета книгу и горячий грог.

На окно уселся сизый голубь с радужными разводами на перьях. Он аккуратно, точно обновку, свернул на спине крылья. Расправил хвост, как это делают с отглаженными фалдами щеголи. Справившись, выжидательно уставился на Джона. Трампу птица напомнила эстета, устраивающегося поудобнее в бархатном театральном кресле.

— Что, приятель, увертюру ждешь? — хмыкнул профессор.

Голубь умильно склонил головку набок. Один его глаз, лукавый и круглый, подернулся прозрачной пленкой. Это явно означало высшую степень удовольствия.

— Летел бы ты отсюда…