Герои на все времена

Как говорится, всякий споет, да не всякий — певец, каждый спляшет, да не каждый — танцор. О магии можно сказать то же самое. Зачатки способностей есть у всех — людей, совершенно не способных к магии, не больше, чем глухих или параличных от рождения. Но применить эти способности хоть как-то… да, основам магии учат в школе — как и пению, рисованию, куртуазному обхождению и прочей дребедени. Но на практике все сводится к бытовому умению пользоваться амулетами, талисманами и покупными заклятьями. Магов из школы выходит не больше, чем певцов или художников, а сильных магов — не больше, чем певцов, пригодных для Большой Королевской Оперы… вот и прикиньте, стоит ли овчинка выделки. Нет, надо оказаться сущим недотепой, стоящим на грани почти полной бездарности, круглым неудачником в избранном ремесле, чтобы не найти лучшего занятия, чем сделаться учителем магии в обычной городской школе! Неудачник и есть — да кто, кроме неудачника, средь бела дня в здравом уме на Зайку польстится? На засидевшуюся в девицах неказистую серенькую бесприданницу Зайку? Кому оно нужно, такое сокровище?

Примерно так судили и рядили городские сплетники. И ошибались.

Школьный преподаватель магии вовсе не был неудачником. Разве можно назвать неудачником того, кто с удовольствием занимается любимым делом, притом с незаурядным талантом? Да, магом он был очень и очень слабеньким — зато учителем прекрасным. А еще он был умным и хорошим человеком. Ученики в нем души не чаяли. И никто не умел так, как он, открывать и развивать скрытые дарования — не только в магии и не только у учеников. Кто, как не он, сумел бы разглядеть в Зайке неброскую красоту и тихую прелесть? Неприметный школьный учитель умел видеть и любить — любить так, как не снилось никакому прекрасному принцу. Да и зачем Зайке какой-то там принц, если ее любит самый настоящий волшебник — пусть даже его волшебство не имеет ничего общего с магией? Зайка отлично знает, что это за волшебство — она и сама такая же волшебница, — и волшебства этого никогда и ни на что не променяет!

В сказках влюбленные не только женятся, но и живут потом долго и счастливо. Зайка и учитель жили очень счастливо — но недолго. Они прожили вместе десять лет — а потом эпидемия просяной лихорадки унесла их обоих, и маленький Рейф остался сиротой.

Закон запрещает отдавать в приют сирот, у которых есть родственники, тем более состоятельные — а тетя Киска и тетя Крыска никак уж не бедствовали. Не потому Крыска отказывалась дать приданое младшей сестре, что в доме денег не было — водились в доме деньги, да только не для Заек беглых. Не для того Крыска себе во всем отказывает, чтобы Зайкам потакать! Хочешь замуж — скатертью дорога… и других скатертей тебе, сестрица, не видать… равно как платьев, утвари домашней и всего прочего. Зайка ушла под венец, в чем стояла. Вперед старших сестер замуж выскочила… а вдобавок еще и померла — вот и корми теперь ее отпрыска… ей хорошо, а сестрам что делать с дармоедом малолетним?

Эти сетования Крыски ни для кого не были тайной. Рейфа в городе жалели не только за сиротство, а и за то, что лучше бы ему в приют попасть, чем к Киске с Крыской на хлеба… но закон есть закон.

В тот самый день, когда бледный, отощавший после болезни, заплаканный Рейф оказался в доме у теток, Крыска рассчитала служанку.

Служанка, надо сказать, особо не горевала — ей не так и трудно найти место получше. Скорее уж похуже не сыскать — платят в обрез, лентяйкой честят на каждом шагу, а работать приходится за двоих. Довольна была и Крыска — девятилетний мальчишка станет исполнять ту же двойную работу даром, да не просто даром — пусть еще спасибо скажет за тот кусок хлеба, которым его десять раз на дню попрекнут!

Кусок хлеба, щедро приправленный попреками — единственным, на что тетушка Крыска была щедра, — не лез в горло, несмотря на постоянный голод. А есть хотелось постоянно — Рейф задался ростом не в мать и не в отца, а в какого-то там троюродного деда, не иначе; вверх тянулся быстро, как тополь, не успевая окончательно износить купленные по случаю у старьевщика одежки. Ну чем не сказка о злой мачехе и кроткой падчерице? Да тем, что не сказка, а жизнь. И молча терпел капризы Киски и попреки Крыски Рейф не из кротости, а из гордости. А гордости в тощем долговязом заморыше было много. От постоянного недоедания, недосыпания и усталости у Рейфа кружилась голова, иной раз ему случалось и потерять сознание. Рейф работал по дому до изнеможения, скрывал обмороки, сам латал продранные локти вечно куцых обносков — и не стыдился заплат, не опускал головы, не старался тихомолком прошмыгнуть мимо одноклассников. Он и вообще мало переменился в повадках, хотя жизнь оставила в его душе так мало от прежнего Рейфа, что он сам себя не узнавал, — но внешне Рейф никак этого не выказывал. Никак — за единственным исключением: он никогда, ничего и ни у кого больше не брал в подарок, даже будь подарок трижды желанным, даже будь это сущая мелочь. Никогда и ничего. Не принимал — и сам не дарил.