Герой поневоле

Если смотреть на математичку сзади, она как толстая бабка: задница на два стула, руки-колбасы, ноги-колонны, серые волосы собраны в гульку. Поворачивается – а на лицо как старшеклассница. Павлик думал, что она начнет отчитывать, но нет, вроде даже как обрадовалась:

– Проходи, Горский! Но чтоб в последний раз!

Борька подумал, что Павлика не будет, и пересел со второй парты на третью первого ряда, к Димке-молчуну, чтоб удобнее было списывать у Ань-Тань, сидящих позади. Ань-Тань Борьку жалели и даже давали списывать, хотя чаще он сам справлялся. Если сесть перед ним, будет один вариант, и трояк обеспечен, на большее Павлик не рассчитывал, потому что после драки его трясло весь вечер, и он не подготовился к контрольной, а тема была сложная – арифметическая прогрессия.

Борька подождал, пока математичка отвернется, и бросил на парту смятую бумажку. Павлик развернул ее и улыбнулся: «Договорился скатать. Поделюсь».

Как это ни странно, на контрольной помощь Борьки не понадобилась – Павлик справился с заданием сам, а задачи посложнее оказались не по зубам даже отличницам Ань-Тань. Возле них и вокруг Леночкиной парты столпились троечники, надеясь на подачку.

Ань истерила, что она ничего не успевает, и отгоняла охочих списать, Тань грустно глядела в тетрадь, наматывая на палец длинный черный локон. Леночка же никого не прогоняла, сосредоточенно писала.

Математичка дала классу пару минут и принялась разгонять столпотворения.

Боря, отчаянно грызущий ручку, хлопнул тетрадью и поплелся ее сдавать, выглянул в окно и как заголосит:

– Народ! Там нашего Карася лупят!

Битие Карася было любимой забавой всех от мала до велика, Павлик перекинул сумку через плечо и ломанулся к двери. Он не видел, что за ним бежал жадный до зрелищ Баскаков по прозвищу Баскез анкл Бэнс, и не успел отпрянуть от распахнувшейся двери. Баскез налетел на него, толкнул, и лоб Павлика встретился с дверным косяком.

В глазах потемнело, Павлик упал без чувств. На его лбу пухла, наливалась синевой огромная шишка. Математичка бегала вокруг него, охая и причитая, напустилась на Баскакова, тот рванул за медсестрой.

Глава 3. Преобразование

Сперва я услышал детский смех и глухие удары, словно кто-то бьет мячом о стену или выбивает ковры старым советским способом, чуть позже добавилось чириканье воробьев, будто бы по мановению волшебной палочки лед отступил и началась весна…

Или я попал в рай? В аду вряд ли смеются дети. Я точно умер, в меня попали из гранатомета. Или не в меня, взрыв был рядом, потому я выжил.

Я осторожно открыл глаз и от яркого света чуть не ослеп.

– Очнулся! – пропищали женским голосом.

– Я же сказала, не надо скорую, – хрипнула в ответ другая женщина, воображение нарисовало губастую брюнетку с обветренными губами и сигаретой в руке.

– Ты как? – спросила у меня писклявая.

Я ответил нецензурно и многоэтажно, хотел вложить в ответ свое негодование, но… пропищал, как девчонка.

– Господи, что за сюр происходит? – продолжил блеять я.

Где я? Точно в больнице. Все еще не открывая глаз, я сел и тут же лег, потому что адски закружилась голова, и меня чуть не вывернуло. Когда отпустило, то я кожей ощутил недоумение медиков. Я сжал и разжал кулаки, провел ими по лицу и ощутил странное: кожа у меня нежная, как у ребенка, нет и следа щетины. Теперь понятно, что случилось: я обгорел, но меня каким-то образом спасли, и вот я вышел из комы…

Глаза!

Веки оказались на месте, даже ресницы успели вырасти, но выдыхать рано, надо проверить, не ослеп ли я. Упершись лбом то ли в пол, то ли в стол, чтоб спрятаться от света, я открыл глаза и увидел, что уткнулся в синюю клеенку, какой раньше застилали кушетки в процедурных кабинетах.

– Где я нахожусь? Где Оля?

Не дождавшись ответа, я перевернулся и обнаружил склонившихся надо мной смутно знакомых женщин: медсестра неопределенного возраста, узкоглазая, веснушчатая, с большим безгубым ртом, и длинная смуглая брюнетка с лакированной челкой, похожей на детскую горку, в ворсистом фиолетовом свитере, формой напоминающем чабанью бурку. Женщины посмотрели на меня, потом – друг на друга, и брови их поползли на лоб.

Происходящее напоминало горячечный сон, я по-прежнему думал, что мой мозг, умирая, выдал несколько реалистичных сцен. На самом деле прошла доля секунды, а мне кажется – гораздо дольше.

– Похоже, без «скорой» не обойтись, – резюмировала медсестра, брюнетка кивнула.

Только сейчас я осмотрелся и окончательно удостоверился, что брежу: я лежал на кушетке, застеленной клеенкой, в медицинском кабинете с крашеными стенами, в углу стоял стеклянный  шкаф с лотками, шпателями, боксами из нержавейки. Я даже не в реанимации, а в медблоке из семидесятых, где работают женщины из девяностых – ни в какое другое время люди не одевались так нелепо.

– Павлик, голова болит? Что ты последнее помнишь? – спросила медсестра, заглянула в глаза.