Герои пустынных горизонтов

Как ни велико было потрясение Гордона, он все забыл, когда взглянул на бедного Юниса — предателя Юниса. Непримиримая ненависть горела в его глубоко запавших глазах. Гнев, презрение к Азми, вражда к остальным — все отражалось во взгляде этих глаз. Слезливый, жалкий старик исчез бесследно, и перед Гордоном был бесстрашный старый араб, сумевший вновь обрести себя после пережитого горя, чтобы уж никогда больше себя не потерять. Его присутствие здесь было военной хитростью, блестящим ходом, предпринятым ради Хамида и дела свободы племен. Гордон мысленно склонился перед мужеством старика. Стерпеть все унижения и обиды, молча проглотить оскорбление, которое сам Гордон только что нанес ему; а теперь еще эта новая мука — сидеть рядом с убийцей своего сына. Так уметь жертвовать собой во имя служения делу: молча сносить хулу, позор и бесчестье от своих же братьев, ради которых приносились все жертвы! Гордон почувствовал, что Юнис — единственный здесь истинный герой духа, что нравственная победа за ним.

— Зря я дал вам живым выбраться из пустыни! — вполголоса заметил Фримену Гордон.

— Верно. Что ж, пойдемте завтракать, — сказал Фримен, Затем улыбка. — Я пригласил еще одного вашего старого друга, Гордон, но он, видно, спасовал в последнюю минуту.

Должно быть, это замечание придало решимости отсутствующему гостю: послышался под окном металлический скрежет автомобильных тормозов, и минуту спустя в комнату вошел старый друг, о котором шла речь, — искатель приключений Смит.

— А вот и он! — воскликнул Фримен. — Как раз вовремя!

До этой минуты Гордону было довольно безразлично, встретится он еще когда-нибудь со Смитом или не встретится. Но сейчас ничье появление не обрадовало бы его больше. Он почувствовал, что пришел верный друг, что у него теперь есть поддержка.

Чувство это было обоюдным. Смит (судя по его виду) не знал, чего здесь ожидать. В нерешительных движениях его высокой фигуры сквозило затаенное опасение: а не является ли все это георгианское великолепие, вместе с радушным и любезным Фрименом, с Юнисом, генералом и ко всему еще Азми, попросту расставленной ему ловушкой? Зато если к Гордону он сохранял еще прежнее отношение, благоговейное, но с холодком отчужденности, то сейчас оно сменилось ощущением крепкой, дружеской близости, непривычным для обоих — Смит сразу почувствовал, что и Гордон испытывает то же. Гордон взял его под руку и процедил сквозь зубы:

— Фримен (сволочь!) занимается тут мудреными сценическими трюками, так что глядите, Смитик, будьте начеку!

— А чего он хочет? — с глухим раздражением спросил Смит.

— Он хочет, чтобы мы разыграли дурака ему на потеху. Смотрите, не поддавайтесь. Ведь вы недаром Смит-паша! Ах, черт, и почему я не прикончил его тогда на аэродроме!

Ободренный присутствием Смита и вдохновляющим примером Юниса, Гордон сразу ожил и в целомудренном серебряно-белом сиянии английского обеденного стола принялся тревожить память Азми-паши чувственными намеками — то обнаруживая близкое знакомство с обстановкой охотничьего домика, то вскользь упоминая об отчаянной борьбе, происходившей там однажды. Но Азми, человек тупой и забывчивый, на эти попытки не откликался. Он вообще не обращал особого внимания на своего бывшего противника, чью голову он когда-то так дорого оценил. В сущности Гордон, герой восстания, значил для него не больше, чем тот оборванный бедуин, воспоминание о котором в нем так усиленно пытались пробудить.

Однако Гордон твердо решил, что заставит Азми узнать его. Им овладело мучительное, неотвратимое желание испытать весь ужас этой минуты. Он опутывал его тончайшими нитями ассоциаций, точными, настойчивыми намеками, упоминаниями времени и места вел его к осознанию того факта, что бешеный молодой араб в охотничьем домике был не кто иной, как Гордон, англичанин Гордон, сидящий напротив него за столом, родной брат Фримена и генерала. Всех удивляла любезность и усиленное внимание Гордона к Азми, но никто не подозревал, в чем дело. И все же, когда вся совокупность его намеков привела наконец к мгновенной вспышке памяти, открывшей Азми истину, вокруг стола словно искра пробежала.

Хотя это должно было произойти, произошло оно внезапно.

В ту страшную встречу в охотничьем домике первая волна страха захлестнула Гордона тогда, когда он увидел совсем близко жирные, унизанные перстнями пальцы Азми. И сейчас, вновь видя перед собой на камчатной белизне эти толстые пальцы, он уставился на них пристальным взглядом, напряженность которого не укрылась даже от самого Азми. Паша только что поднес ко рту крупную ягоду выращенного в теплице винограда, как вдруг его взгляд скрестился с полным гнева и отвращения взглядом Гордона. Мгновение — и Азми вспомнил все.