Герой Саламина

Он принят в Аргосе как лучший друг. А Фемистокл и есть их друг. Друг, потому что враг Спарты, которая притесняет аргосцев. Друг, потому что он не позволил аргосцев исключить из Союза амфиктионов. Ему здесь предоставлено лучшее жилище, содержание, слуги. У него в доме часто бывают гости…

Но чаще всех гостей его дом посещает тоска. И тогда ему приходится куда-нибудь бежать. Аргос окружают горы, и Фемистокл бродил до усталости по горным тропам. Красота и спокойствие горных вершин, чистый свет теплого неба, тишина ущелий, поросших колючим боярышником и красными кустиками матрача, – все это усмиряет ярость обиды, оставляя тихую грусть.

Утомившись, Фемистокл спустился вниз по крутой горной тропе. В город он вернулся, когда в узких улицах начинали бродить сумеречные тени. Пахло дымом очагов. Привычный шум реки, бегущей с гор, убаюкивал город. Слышались голоса женщин, зовущих детей домой. Где-то в горах блуждало тонкое пение свирели. Может быть, пастухи собирают свое стадо, а может, это синеглазый, козлоногий Пан бродит по горным ущельям? Говорят, аргосцам не раз приходилось встречаться с ним на глухих тропинках…

– У тебя гость, господин, – сказал Сикинн, преданный раб и слуга Фемистокла, ушедший вместе с ним из Афин, – он тебя ждет.

Сердце дрогнуло.

– Из Афин?

– Нет, господин. Не то из Византия, не то из Троады. Я не понял.

Фемистокл резким шагом вошел в дом. Ему навстречу с ложа поднялся незнакомый человек. Впрочем, Фемистокл его где-то видел, может быть, на войне…

– Я Еврианакт, сын Дориея, – сказал гость, – я пришел к тебе как друг и посланец Павсания, сына Клеомброта, победителя при Платеях…

– Посланец Павсания? – Фемистокл, неприятно удивленный, сразу нахмурился. – Зачем ты здесь, Еврианакт?

– Узнаешь, когда выслушаешь, – ответил Еврианакт, – я пришел как друг.

Фемистокл жестом пригласил гостя к столу, накрытому для ужина.

– Ты из Византия? Или из Спарты?

Еврианакт махнул рукой.

– Что такое Спарта, я увидел еще в то время, как вместе с Павсанием пришел в Аттику воевать с персом. Бездарные цари. Тупая, близорукая политика тупых старых эфоров, не чувствующих времени. Вот уже и добились – потеряли свою гегемонию на море, афиняне отказались подчиняться им. И добьются еще большего – илоты поднимутся всей массой и поработят их самих!

– Но ведь вы, спартанцы, всегда считали своим правом быть первыми, быть главными в Элладе!

– Я вижу, что ты смеешься, Фемистокл. Ты, хитроумный, не раз обманывал наших стариков. И в то время, как строил афинские стены, уверяя спартанцев, что никакие стены в Афинах не строятся, – ты смеялся над нами. И в то время, как Афины обратились к нам за дружбой, чтобы вместе воевать с персами – ты смеялся: пускай спартанцы думают, что мы считаем их непобедимыми! И в то время, как по требованию Спарты вы предоставили нам верховное командование и ты сам настаивал на этом, – ты, Фемистокл, опять тихонько смеялся. Ты уговорил афинян уступить нам первое место, но сам-то ты не считал нас первыми. Не так ли?

– Именно так. Еврианакт.

Приятно потрескивали сухие сучья в очаге. Вечер был тихий, и дым прямо устремлялся в верхнее отверстие. Еврианакт, следя за пепельно-лиловыми волокнами дыма, как бы между прочим спросил:

– Ну, а каково живется герою Саламина на чужбине? А? Ты ведь, кажется, не из любви к Аргосу живешь здесь, Фемистокл? А?

У Фемистокла дрогнуло лицо. Он медленно обратил на Еврианакта свой тяжелый, мрачный взгляд.

– По-моему, и ты и Павсаний знаете не хуже меня, как живется человеку на чужбине.

– Но нас никто не изгонял из нашей страны. Павсания далее зовут обратно в Спарту.

– Да. Чтобы судить.

– Конечно, они будут судить его. Но что из этого? Уже судили однажды, но осудить не смогли. Пусть попробуют еще раз. Героя Платеи не так-то просто заковать в цепи. Нужны доказательства вины, а их нет. И не будет.

Однако в Спарту снова явиться ему все-таки придется.

– Так что ж? Явится, раз они не могут оставить его в покое. Только ничего они с ним не сделают, клянусь богами. Павсаний умен и осторожен.

Лишь в полночь, когда улеглись слуги и дом затих, Еврианакт открыл Фемистоклу, ради чего он приехал.

– Ты ведь понимаешь, Фемистокл, что я здесь не затем, чтобы поужинать у тебя и насладиться беседой…

– В моей беседе мало сладости, – буркнул Фемистокл.

– Тем более. Только ради этого пробираться во враждебный Аргос, где каждый аргосец рад сунуть кинжал в живот спартанцу, сам понимаешь, не стоило бы. Но у меня очень серьезное поручение к тебе. И прошу, выслушай спокойно.

– Я слушаю.

– Скажи, ты смирился со своей судьбой? Ты так и останешься здесь доживать жизнь – десять лет это немалый срок! – в безвестности, в бездеятельности… И еще вдобавок в бедности? Это ты, саламинский лев, который победил самого Ксеркса, так и смиришься с тем, что твоей родиной правят другие, что твоей славой славятся другие и пожинают плоды твоих трудов?

Фемистокл молчал.

– Ты ждешь, что афиняне позовут тебя? Ты допускаешь, что враждебный тебе Аристид или тщеславный демагог Кимон позволят тебе снова войти в Афины, отнять у них власть и первенство в стране?