Герои Сирии. Символы российского мужества

Вот возникло оживление: всю журналистскую братию пропустили, и они прошли к Дому офицеров и стали сбоку от ступеней, а перед ними вытянулась цепочка из полицейских и курсантов, перекрывая путь и очерчивая подход к двум стойкам, какие стояли при входе на вокзалы.

«Будут досматривать».

Отметил: 11 часов 10 минут…

Вот к журналистам подошел генерал и стал накачивать: так не снимать, это не снимать, это нельзя, то. Вот пропустили через оцепление школьников, и дети каждый с двумя гвоздичками в руке быстро пошли по дорожке к клубу.

Я мысленно попросил: «Только бы не заболели».

Народ стоял плотной стеной, как бы подавшись к двум дорожкам, которые вели к Дому офицеров. Уже протиснуться было невозможно. Все в напряжении молчали. И пробегало: «Ну, прилетел борт из Чкаловска или не прилетел?» В этой сбившейся на всю длину забора массе людей становилось теплее.

Вот послышались звуки сирены.

Подумал: «Едут».

Глянул на сотовый: 11 часов 56 минут.

Но ошибся: откуда-то сбоку к порожкам клуба выехал темно-синий микроавтобус «Форд», и за ним – черная иномарка.

Из машин вышли и прошли в Дом офицеров люди в военной и гражданской одежде. Среди них мелькнуло лицо губернатора, а позади гостей в цивильном шел бывший командующий военно-воздушными силами. Машины сдали на край площадки.

Но все равно становилось ясно: вскоре должен появиться и тот, кого все ждали.

Минут через восемь заревела сирена и уже ко входу выехали два черных микроавтобуса.

Все замерли. Видно было, как операторы повернули в сторону камеры: им запретили снимать. Стояла такая тишина, что слышался «шелест» шин проезжавших по проспекту машин.

Шестеро военных в голубой форме достали из катафалка блестящий коричневым лаком гроб, покрытый флагом страны, на котором лежала летная фуражка, и медленно понесли в клуб.

Поднявшись на ступени, подошли к входным дверям.

Внутри пробило, как курантами: 12 часов 10 минут.

Кто-то крикнул:

– Не сбейте фуражку…

Несущие чуть опустили гроб и скрылись в проходе.

Катафалк отъехал в сторону.

5

Колонна промерзших, но не спасовавших перед морозом людей тронулась от ворот в ограждении на поле.

Впереди шли мужчины в военном камуфляже со знаменем.

Люди подходили к аркам металлоискателей, их досматривали, они поднимались по ступеням в Дом офицеров.

Здание поглощало людей, а поток от ворот нарастал. Словно открыли шлюз, и скопившаяся масса теперь вываливала на площадь перед клубом. Одну колонну дополнила вторая.

Появилось много военных в летной форме. Они зашли в боковые проходы, заполняя поле.

Операторы и журналисты забрались на бугор снимать скопившихся людей.

Их стали сгонять:

– Операторы! Спуститесь вниз! Здесь не разрешено…

А как не заснять невиданное для города скопление? И эта масса тихо-тихо пододвигалась к пропускным пунктам.

Я заметил бабушку с внучкой.

«Какая молодец! Девочка запомнит это событие на всю жизнь».

Время тянулось.

Я приседал, согревался.

«… недошутил… недопригубил… не дорешил…» – пел.

На часах час дня. Толпа еле-еле продвигалась вперед.

Двигались кадеты…

«Мальчики простояли четыре часа на морозе и не ушли».

А своего соседа по дому фотокора и редактора не видел. Не выдержали.

Я сам не замечал течение времени. Может, кто-то и ругался на препятствие, сдерживающее ход, но терпел и понимал, что нужно пройти досмотр – так безопаснее.

Глаза разбегались от многообразия людей. Словно сюда собрались все возраста, все профессии.

Дух захватывало от людского порыва бросить все, прийти, простоять на морозе и дожидаться. На моих глазах происходило одно из важнейших событий города.

Вот снова движение застопорилось. А когда вышел из Дома офицеров местный митрополит и сел в черный лимузин, находящийся у порога, все поняли: что-то в Доме офицеров происходило. А потом пробежало: «Митинг провели. Выступал владыка, говорили военачальники…»

От этого стало немножко не по себе.

Случилось действительно трагичное событие. Люди пришли проводить и склонить головы. Все видели естественную реакцию простых людей. Звучавший в моей голове Высоцкий, как лакмусовая бумажка, высвечивал и накладывался на происходящее. Он совпадал с чувствами людей, сливался с ними своей подлинностью.

Высоцкий в свое время противостоял всей фальши, вранью, всему официозу. Противостоял подлинностью чувств при жизни. Теперь он снова противостоял.

Люди шли не потому, что кто-то одобрял – не одобрял власть, а шли, понимая, что сложил голову свой молодой парень, выходец из народа, его кровь и плоть, да и сложил за правое дело.

Присутствовало ощущение какой-то правды, с которой человек хочет быть. Он не хочет быть с чем-то фальшивым.

Смерть человека, который такое решение принял, на что пошел, это воспринималось, как нечто человечески подлинное.

И люди ждали…

Снова потекли ручейки людей через металлоискатели. Кто только не шел! Даже колонна из полицейских. Они дожидались. У них тоже в свое время гибли сослуживцы в Чечне, а теперь, в мирное время – на посту. И кто-то тоже был героем. Только если подвиг Романа облетел и всколыхнул всю страну, то подвиг полицейского мог остаться в тени.