Герои Таганрога

Утром, когда Николай Морозов, попрощавшись с Василием, вышел на улицу, солнечный диск, словно огромный апельсин, висел в морозном воздухе над самым горизонтом. Николай направился в сторону вокзала в условленное место, где должна была состояться встреча с Толей Толстовым. А тот в это время вместе с товарищами стоял у обрыва Петрушиной балки, на краю вырытой ямы и под дулами автоматов в последний раз смотрел на восток, откуда поднималось холодное, не греющее солнце.

* * *

В середине февраля с моря подул порывистый ветер.

Запуржило, завьюжило по степи. Толстый слой снега улегся и на улицах Таганрога. На неубранных тротуарах люди ногами вытаптывали узкие пешеходные тропки. Немецкие грузовики буксовали на мостовых. А неугомонные снежинки продолжали «штурмовать» город. Пурга свирепствовала несколько дней. Снега насыпало пропасть. В каждую щель понабился снег.

И казалось, вместе со снегом навалило в город немецких солдат. Нагло врывались они в маленькие домики, в жилые квартиры таганрожцев и требовали «яйки», «млеко», масло. Не гнушались и картошкой в мундире и супом, что был приправлен горелым зерном.

Вечерами, прямо в комнатах, немцы сушили портянки, сапоги, брюки, ватники. Не стесняясь хозяек, оставались в нижнем белье, давили вшей, а некоторые, расплескивая по полу подогретую воду, полоскались в тазах и корытах.

Во дворах и на улицах притаилась смертоносная техника. Выкрашенные в белую маскировочную краску танки с черными крестами на башнях, пушки на гусеничном ходу и на колесах, грузовики с минометами и боеприпасами, бронетранспортеры, мотоциклы, повозки — все это буквально запрудило узкие улицы города.

На заборах, на стенах домов появились новые приказы бургомистра. В одних предлагалось немедленно зарегистрировать иностранную валюту, золотые вещи, драгоценные камни. В других было объявлено о регистрации безработных на бирже труда. Причем строгое предупреждение гласило, что уклоняющиеся от регистрации будут рассматриваться как саботажники со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вновь появилось обращение бургомистра о сдаче теплой одежды. Видимо, убедившись, что жители добровольно не понесут вещи для германской армии, Ходаевский изменил тактику. Теперь это обращение выглядело так:

«Граждане города Таганрога!

Ваши братья, обманутые большевиками, находятся в плену. У них плохая одежда и обувь. Германское командование проявляет о них заботу, но не в силах снабдить всех теплой одеждой. Среди военнопленных многие получили обмораживание первой и второй степени. Наш долг — помочь в меру сил вашим страдающим соотечественникам.

Германское командование обращается в связи с этим к населению Таганрога с просьбой пожертвовать для военнопленных теплую одежду. Сдавайте полушубки, ватные и стеганые брюки, валенки, шапки, бурки, варежки, рукавицы и другие теплые вещи».

Из жалости к своим люди понесли на приемные пункты одежду. Но через несколько дней по городу распространился слух, что эти вещи поступили в распоряжение воинских частей. Таганрожцы узнавали свои шапки, валенки, полушубки на немецких солдатах, кое-что увидели на базаре. Возмущенные жители вновь начали бойкотировать призыв бургомистра.

Тогда Стоянов мобилизовал полицейских, и те стали производить на базаре облавы, забирая всех, кто выносил для обмена на продукты теплую одежду. После конфискации вещей людей отпускали. Базар опустел. Недовольство новым порядком росло с каждым днем.

С затаенной надеждой прислушивались советские патриоты к артиллерийской канонаде, доносившейся с фронта, и к гулу советских самолетов, пролетающих в вышине.

* * *

18 февраля в доме у Василия Афонова собрались руководители подпольных групп.

Сюда пришли Георгий Тарарин, Юрий Каменский, Николай Морозов, Петр Турубаров, Лева Костиков и еще несколько человек. Каждый представлял собою определенную группу.

Расположились в комнате у Василия, оставив Андрея Афонова во дворе «на часах». Если что — решено было говорить, что празднуют день рождения Василия.

Со стены сняли старенькую гармонь мужа Евдокии, водрузили ее на самом видном месте, хотя играть на ней никто ее умел. На столе стоял чугунок с вареной подмороженной, черно-лиловой картошкой.

Лица у всех были утомленные, осунувшиеся — многие недоедали, недосыпали, жили в постоянном нервном напряжении.

Петр Турубаров и Лева Костиков сели рядом, многих они видели здесь впервые, хорошо знали только Константина Афонова.