Герои Таганрога

Для большей убедительности Стоянов распорядился выбить показания у Николая Кузнецова, на которого тоже ссылался Мещерин. Николая привязали к столбу и секли жгутами из телефонного провода. Он молчал. Тогда его подвесили за ноги на двух крючьях, вделанных в стену, и стали резать на спине ремни, разбили голову железной линейкой, но, почти теряя сознание, он настойчиво продолжал твердить:

— Нонна Трофимова мой школьный товарищ. Она ничего не знала о нашей деятельности.

Брандт только ухмылялся, выслушивая очередной доклад Стоянова. Он уже беседовал с матерью Нонны, которая приходила в полицию просить за дочь. Она уверяла, что Нонна не интересовалась политикой и не могла принимать участия в борьбе против немцев. Вилли Брандт и сам думал так же. Вспоминая вечера, проведенные у Трофимовых, разговоры с Нонной о музыке и литературе, о прелестях немецкого языка, он в душе посмеивался над подозрениями Стоянова. Но, не веря в виновность девушки, он решил сам побеседовать с ней, прежде чем освободить ее. Ему хотелось продемонстрировать перед Нонной справедливость и объективность германских властей.

Брандт допрашивал Нонну в присутствии Стоянова в просторном кабинете начальника русской вспомогательной полиции. Он ни разу не повысил голос. Она вежливо отвечала на его вопросы, переходя иногда на немецкий язык.

Нонна, казалось, была искренне удивлена своим арестом и клялась, что никогда и ничего не слышала о подполье.

Вилли Брандт уже готов был принести извинения за допущенную ошибку, когда Стоянов попросил у него разрешения пригласить на очную ставку заключенного Мещерина. Не задумываясь, капитан согласно кивнул головой. Он хотел сам услышать показания этого парня.

Вскоре Мещерина ввели в комнату. Он был измучен: весь в синяках, лицо опухло, голова рассечена. Нонна едва удержалась, чтобы не вскочить со стула и броситься к нему навстречу.

— Вы знаете этого человека? — спросил у нее Брандт.

— Да! Мы вместе учились в школе.

— Ты тоже ее знаешь?

Мещерин потупил взор.

— Она состояла в вашей банде?

Мещерин молчал.

— Отвечай! Она была в вашей банде? — Брандт повысил голос.

Молчание.

Волоча ногу, Стоянов подошел к Мещерину и с силой ударил его по плечу толстой палкой, с которой никогда не разлучался.

— Да, да! Она участвовала! Она доставала чистые бланки и документы, добывала важные сведения, — торопливо проговорил Мещерин. — Нонна, прости! Посмотри, что они со мной сделали. — Анатолий рванул на груди рубашку и показал исполосованное рубцами тело. — Отпираться не надо. Они и тебя не пощадят... Скажи им все, Нонна. Они замучают тебя. Они тебя убьют.

На какую-то долю секунды Нонне показалось, что она теряет сознание. Все это было как во сне: непроницаемое лицо Брандта, Стоянов со своей палкой, исполосованное страшными рубцами тело Анатолия, его полубезумный взгляд. И, почти не помня себя, Нонна закричала:

— Трус! Негодяй! Спасаешь свою шкуру?

— Да. Наверно, это выглядит так, — на глазах Мещерина появились слезы.

— Ненавижу тебя! Я, я, я... — Нонна задыхалась. — Как можно жить, если земля носит таких, как ты?

— О, гут, гут! Уведите! — приказал Брандт.

За Мещериным плотно захлопнулась дверь.

— А теперь, милая Нонна, будем говорить по-русски. Кто еще был ваши друзья? — Брандт неторопливо, словно видел ее впервые, оглядел пo-детски пухлое лицо Нонны с круглыми карими глазами и шелковистой волной каштановых волос над высоким чистым лбом. Нонне показалось, что во взгляде его промелькнуло сожаление.

— Можете делать со мной что угодно, — сказала она. — Я не назову никого.

— О, гут! Похвально. — Брандт подошел к ней и, рывком выбросив вперед руку, ударил девушку по лицу.

Нонна удивленно поднялась со стула, вскинула голову:

— Это в свободной Европе так обращаются с женщинами?

— Привяжите ее к стул! — распорядился капитан Брандт.

Стоянов позвал Кашкина. Вместе с ним они посадили Нонну на стул, скрутили веревками.

Брандт медленно, с издевкой взялся за ворот ее платья и дернул так, что разом отлетели все пуговицы.

От стыда и беспомощности Нонна зажмурилась. Внезапная боль пронзила все тело. Горящая сигарета впилась в грудь.

Нонна дергалась, извивалась, но чьи-то руки навалились на плечи, прижали к стулу. Горящая сигарета вновь вонзилась в кожу. Девушка до крови закусила губу, широко раскрыла глаза.

— Ну... Можно говорить и по-немецки. Я слушаю, — сказал Брандт.

Собрав последние силы, Нонна плюнула в его чисто выбритое лицо.

Что было потом, она помнила смутно. Ее били, таскали за волосы. Стоянов подносил к ее подбородку горящую спичку, но девушка не раскрыла рта. Только глухие стоны да пронзительный крик, когда становилось совсем уже нестерпимо больно, вырывались из ее горла...

Потом ее пытали еще не раз. Нонна вынесла страшные муки, но не изменила комсомольской клятве.

* * *