Герои умирают

– Ладно, ладно, ЛАДНО! – проворчал Артуро Коллберг, продолжая нервно грызть ногти. Сердце билось вдвое быстрее, в ушах шумела кровь. Лицо распухло, голову сдавило, а в глазах мерцали алые огоньки цвета переключателя аварийного переноса. Дважды обернувшись на безразличные маски полицейских, он снова посмотрел вперед и проверил телеметрию Кейна, выведя ее на экран.

– Ладно, – повторил администратор. – Он проснулся. Движется. Начинайте трансляцию.

15

Даже мелкие региональные каналы, не поддерживавшие английский язык, транслировали репортажи

Джеда Клирлейка; их бедные рекламные кампании не давали достаточно средств, чтобы подключиться к прямой трансляции, однако делали все что могли. Они прерывали свои обычные программы, как только появлялась возможность передать новости.

Рассказ Клирлейка мог послужить образцом ясности; прочим дикторам оставалось только бессильно завидовать его таланту сочетать эмоциональность со спокойствием, его умению намекнуть на собственную причастность к событиям.

– После этого сообщения мы вернемся к Кейну в прямой трансляции!

Сообщение принадлежало Студии. В нем говорилось, что Студия в целях рекламы дарит зрителям шестидесятисекундную прямую трансляцию с места событий. Девиз «Приключения Анлимитед: Когда вам хочется стать другим человеком» медленно таял на экранах всего мира. После него началась трансляция.

И мир вздрогнул.

Пешее движение на Таймс-сквер застопорилось – стоявшие плечом к плечу пешеходы смотрели на огромные телеэкраны. То же самое происходило в Токио, Лондоне, Йоханнесбурге, Кабуле, Нью-Дели… Те, у кого были личные карманные экраны, останавливались посреди дороги и доставали их, остальные бежали по домам, в бары, к магазинам, где могли хотя бы увидеть картинку. Торговля и операции на фондовой бирже застопорились; воздушное движение продолжалось только в служебных зонах, где им управляли компьютеры.

Почти каждый человек на Земле, затаив дыхание, слушал мысленный монолог Кейна.

16

– Похоже, большую часть жизни мне приходится выбираться из чужого дерьма.

Надо мной тускло светится кольцо унитаза. Я лезу вверх, хватаюсь за него руками и быстро высовываю голову, чтобы оглядеться. Сортир пуст, как я и ожидал; обыскивавшие его Королевские Глаза оказались чересчур привередливыми, не стали спускаться в шахту и вообще провели здесь минимум времени.

Я поднимаю сиденье и вылезаю из унитаза. Мне стоит больших усилий не застонать – каждая моя рана немедленно напоминает о себе, болит все, начиная от глаз и кончая костью онемевшего правого колена.

Клянусь мечом Тишалла, я инвалид. Не помог даже сон на окаменелом дерьме на дне шахты.

Впрочем, могло быть и хуже: если бы Ма'элКот не отменил гладиаторские бои, кто-нибудь мог бы воспользоваться этим сортиром, пока я был внизу.

В вентиляционные щели между стеной и крышей виден дневной свет, а все более громкие крики толпы говорят мне, что Ма'элКот в любой момент может войти в ворота.

Вентиляционные щели опоясывают всю стену арены. Гладиаторская уборная находится совсем рядом с выходом на арену, дабы идущих на смерть не беспокоили переполненные мочевые пузыри и сжавшиеся в спазмах сфинктеры. Я осторожно иду сквозь арку без дверей, подпрыгиваю и подтягиваюсь, чтобы выглянуть наружу. О шуме можно не беспокоиться – двадцать тысяч приверженцев Ма'элКота орут так, что я могу взорвать здесь бомбу и никто ничего не заметит.

Арена здесь толщиной около трех футов. Я просовываю голову в одну из щелей, чтобы осмотреться. Внезапно меня одолевает приступ клаустрофобии – я чувствую тяжесть камня у себя над головой и упираюсь в камень локтями. Я невидим в черной тени, отбрасываемой полуденным солнцем.

Я смотрю сквозь вентиляционную щель на золотой песок в солнечных лучах. Над ареной пестреют праздничные одежды зрителей, тесно разместившихся на сиденьях. Они напоминают яркую мозаику – она трепещет и волнуется, будто сшитый из лоскутков флаг.

Какое-то мгновение я разглядываю толпу. Одни нервничают, другие злятся, третьи кажутся откровенно счастливыми.

Через час многие будут мертвы.

В поле зрения попадают несколько Серых Котов в гражданской одежде и около десятка преображенных кантийцев. Я не боюсь за них: они здесь для того, чтобы сражаться.

Интересно, было ли у кого-нибудь из зрителей предчувствие, что сегодня не стоит сюда соваться? Кто из них не удивится, когда вспыхнет заварушка? Кто почувствует дрожь от узнавания? А скольких в предсмертную минуту посетит жестокая мысль: «Я же знал, что надо было остаться дома»?

В скольких домах сегодня будут оплакивать погибших?

Но если я могу купить жизнь Пэллес ценой смерти каждого мужчины, женщины и ребенка на этом Стадионе, я сделаю это. Даже будь их здесь вдвое больше. Я купил бы ее не торгуясь – а сегодня мне предстоит чертовски трудная сделка.

Что-то я становлюсь экономным – старею, что ли?

Новый взрыв оглушительных криков потрясает Стадион, прерывая мои размышления.

Это приехал Ма'элКот.