Героическая эпоха Добровольческой армии 1917—1918 гг.

На путях толпа грабила вагоны с углем, наш извозчик провел нас под мостом, и мы выехали в степь.

Было темно и туманно. Шел мокрый снег. Вдали раздавались выстрелы.

В беловатом тумане на ровной степи слева замаячили конные фигуры. Мы переглянулись с Складовским и удобнее переложили револьверы.

«Кто едет?» – окрикнули нас.

«Свои», – ответили нестройно мы.

Через мгновение из тумана неожиданно выскочило несколько конных и окружили нас.

«Кто такие?»

Скрываться было нельзя, разобраться в этих людях из тумана было трудно, и мы назвали себя. Сердце было не на месте.

Мы сидели в санях, на коленях у нас лежал чемодан, защищаться не было возможности.

Но тут мы услышали торопливый вопрос.

«Ваше Превосходительство, не знаете ли, где атаман?» – Как приятно было услышать это «Ваше Превосходительство!»

Мы знали только, что атаман должен был выехать.

Впоследствии оказалось, что атаман Назаров решил остаться в Новочеркасске и разделить участь войскового Круга.

В 6 часов вечера во время заседания в Круг ворвались большевистские казаки во главе с изменником Голубовым. Он был в папахе и с нагайкой в руках.

«Это что за сволочь? – закричал он, ударив по пюпитру председателя. – Встать!»

Все встали, кроме атамана и Волошинова.

Со страшной руганью Голубов приказал вывести выборного атамана. На другой день его убили. Ту же участь разделил председатель Круга полк. Волошинов. Его не сразу добили и бросили полуживого на окраине города. Придя в себя, истекая кровью, он нашел в себе силы доползти до первой хижины и умолял впустить к себе.

Хозяйка сбегала за большевиками, донесла, и его добили.

Митрофан Петрович Богаевский не присутствовал на этом заседании, некоторое время скрывался; но был в конце концов арестован, посажен в Ростовскую тюрьму и холодным весенним утром, несмотря на заверение Голубова, что его не тронут, был расстрелян в Нахичеванской роще.

Десятки, а может быть и сотни, раненых офицеров, которых не успели вывезти, были безжалостно перебиты.

Сам Голубов не избег суда. Во время весеннего 1918 года восстания казачества он выступил на митинге в одной станице. Сзади него оказался молодой студент, брат расстрелянного Голубовым офицера. Он спокойно прицелился и в затылок убил его наповал.

* * *

Но тогда мы с ген. Складовским ничего не знали. Мы были в безопасности, и я рассмеялся. «Думали ли вы, Ваше Превосходительство, когда-нибудь кататься зимой в степи с редактором “Вечернего Времени”?» – спросил я его.

Мы ехали, обгоняя верные части донцов, уходивших в Старо-Черкасскую станицу, где их собрал походный атаман ген. Попов.

Поздно вечером мы сидели у гостеприимного казака в хорошей и богатой хате. Наш хозяин угостил нас и уложил спать. Почему-то на стенках висели две прекрасные раскрашенные французские гравюры времен царствования Александра II, с изображением русской церкви в Париже на rue Daru.

На другой день 13 февраля я, переправившись с большим трудом через Дон, лед на котором уже был слабым, приехал в станицу Ольгинскую.

Здесь начался для меня незабываемый первый Кубанский поход. 14 февраля мы ушли на Кубань. Через два дня мой спутник, ген. Складовский, избравший другой путь, думавший пробраться в Россию, был убит в станице Великокняжеской, и труп его был найден в колодце вместе с другим обезображенным трупом.

Так как мы выехали вместе, мои друзья, оставшиеся на Дону, считали, что с ним убит и я. Через некоторое время в большевистской печати появилось сообщение о моей смерти.

* * *

Все это я узнал много позднее. Тогда я об этом не думал. Передо мной был какой-то таинственный поход в неизвестность, жуткую, но манящую. Никто из нас не представлял себе тогда в эти лихорадочные дни, что может предстоять нам. Вера в вождей не оставила места сомнениям. Мы знали, что они ведут нас за призраком Родины, мы верили в нее и в победу, и с ними все жизненные вопросы упрощались до последней степени, и не слышно было ни одного пессимистического шепота, как будто победа и за ней Родина были нам обеспечены.

IV. За Родиной

13 февраля я очутился в Ольгинской. На другой день армия уходила на юг по «соляному шляху», по которому когда-то чумаки возили соль с побережья Каспийского моря в Россию. Утром 14-го мы ушли. Я был зачислен без особой должности в штаб ген. Алексеева.

Первые переходы были не так тяжелы.

Я был на той войне, но застал ее уже на положении позиционной. Наше короткое Рижское наступление в декабре 1916 года и январе 1917 года носило, к сожалению, исключительно эпизодический характер, а после него, с революцией, мы просто жили в более или менее неудобной обстановке. Но каждый из нас знал, что где-то за тобой есть тыл, есть почта, есть связь со своим домом, с тем, что тебе дорого.

Тут же я начинал новую невиданную кампанию.

Мы шли ощупью среди большевистского океана, как блуждающий остров, несущий с собой таинственную прекрасную веру в родину. Кругом нас, если не были враги, были равнодушные люди. Мы шли на Кубань без разведки, без уверенности найти друзей и везли за собой громадный обоз, который, впоследствии, растянулся на десять верст.