Героическая тема в русском фольклоре

Автор «Истории о Казанском царстве» — типичный идеолог московской государственности XVI века, явный противник удельной системы на Руси и сторонник единовластия, установившегося с Ивана III, которому «вси Руския князи поклонишася служити». Он «един облада скифетры Рускими» и «назвася державны князь великий Московский». Особенно возвеличил автор Ивана Васильевича Грозного, который «венчася Мономаховым венцом», «наречеся царь державы Руския и самодержец великий показася». Для возвеличения царственности московского государя автор воспользовался популярнейшими в XVI веке памфлетами, именно «Сказанием князех Владимерских» и сочинениями Ивана Семеновича Пересветова (похвала Ивану Васильевичу Грозному от Махмета великого султана Турского). Подчинение Казанского царства автор приписывает московскому единовластию, а случавшиеся временами неуспешные воинские действия относит к предательству, лени и своекорыстию воевод, бояр и князей, и в этом его взгляды совпадают со взглядами Пересветова. Из всех воевод неизменным любимцем автора является лишь князь Симеон Микулинский, «памяти незабытный», «красота и похвала московским воеводам». Главным же героем, мудрости и трудам которого обязано конечное завоевание Казанского царства, выставлен Иван Васильевич Грозный. В оценках борющихся сил автор желает показать беспристрастие и преодолеть установившееся в книжности отрицательное отношение к «неверным» или — по исконной терминологии летописи — к «поганым». Например, изгнанного из Золотой Орды Улу-Ахмета он выставляет несправедливо обиженным московским великим князем и заставляет его «возводить очи своя зверины» к «русскому Богу» и молить его о суде с обидчиком.

По поводу последовавшей победы Улу-Ахмета над русскими автор восклицает: «О блаженное смирение, яко не токмо Христианом Бог помогает, но и поганым по правде пособствует». Когда московские воеводы уговаривали Ивана Васильевича отступить от упорно защищавшейся Казани, «един царь Шигалей и князь Симеон (Микулинский) тии самодержца укрепляху». Шигалей оказался вернее русских воевод, «служаше неленостно, за христиан страдаше весь живот свой до конца. Да никто же мя осудит о сем, яко единоверных своих похуляюще, поганых же варвар похваляюще: тако бо есть, яко вси знают и дивятся мужеству его и похваляют»…

«История о Казанском царстве» представляет собою заключительный этап стилистической работы, как она успела сложиться ко второй половине XVI веке. Все, что было изыскано беллетристической книжностью, образовало к этому времени художественный канон, талантливо отраженный «Историей о Казанском царстве». Автор «Истории» назвал свой труд «красною, сладкою и новою повестью», этим заявлением как бы признал за историческим повествованием право на художественное изложение истории. Художественность, конечно, проявлялась и в предшествующих исторических повестях, но такое осознание ее мы встречаем здесь впервые, если исключить «Слово о полку Игореве», где даже показаны различные виды художественного стиля. Сообщая повествованию красоту и сладость, автор казанской «Истории» указывает, однако, и меру своего художества, именно: он обещает «писанием изъявити» события и деяния «разумно», то есть в их связи и причинной зависимости. Автор, следовательно, не уклоняется от историчности и не выступает исключительно как поэт, но иногда он не свободен от поэтического вымысла и незначительный, в сущности, эпизод развивает в целую поэтическую новеллу. Для художественности рассказа автор использовал наиболее выразительные и привлекательные средства предшествовавшего повествования, оригинального русского и переводного. Источниками в этом отношении ему служили: русская летопись, повести о Мамаевом побоище, повесть о взятии Царьграда Нестора-Искандера, Хронограф Пахомия, а в нем особенно летопись Константина Манассии. Из летописи Манассии автор использовал главным образом придворные византийские драмы и интриги, а также значительный подбор образов, эпитетов и метафор, определявших свойства персонажей византийского двора. Кроме воздействия книжных источников, в «Истории о Казанском царстве» ощущается присутствие русской устной поэзии. Не говоря уже об эпитетах устной поэзии, которые здесь рассеяны повсюду, можно предположить даже подражание целым ее картинам.

Так, читая живописное изображение победоносного въезда Ивана Васильевича в Москву, невольно вспомнишь старину о Чуриле, как пышно он выезжает из чиста поля в Киев и как женщины заглядываются на его походочку щапливую. «История о Казанском царстве» сама оказалась затем источником устной песни о взятии Казани, отразивши в ней не только образы, но и идеологию, сторонником которой был автор казанской повести.