Героин

Опять позвонил телефон. Волей-неволей я сказал «Алло!», и в трубке раздались всхлипывания — на этот раз звонил Бартек. Мама закрыла его в квартире и пошла за текилой для меня, так как ей хотелось обсудить проблему дурной привычки сына в здоровой алкоголической атмосфере. Изоляция потрясла Бартека, потому что с очень давнего времени он вообще не переживал физических ограничений. Еще больше его потрясло то, что мама — культурная и образованная женщина — дала ему в морду. Бартек настойчиво требовал, чтобы я пришел, — будто это могло его от чего-то защитить.

Я сел на свою раскладную кровать и принялся размышлять обо всей этой ситуации. Все казалось мне коварной западней. И Бартек, и его мама помнили, что я когда-то имел склонность к хорошему алкоголю. Они знали немного и меня самого, и то, что рассказ о подростке (лучше всего женского пола, но можно и мужского), получившем пощечину и запертом на чердаке, мог оказаться для меня заманчивым. Возможно, они уже помирились и пытаются затянуть меня к себе, потому что там уже ждет этот пан Ковальский, друг Бартековой мамы, с каким-нибудь ломом. Или с полицией.

Я по-быстрому вышел из дому, а потом с оглядкой, окружным путем, побежал в сторону квартала особняков. Возле дома Бартековой мамы не оказалось ничего подозрительного. Не было никакой полиции, автомобиля с радиоустановкой или даже обыкновенных «опелей» и «полонезов» — ничего, что могло бы указать на то, что где-то поблизости ошиваются государственные бандиты или, как говаривал Габриэль, los bandidos del gobierno.

Зато в окне комнаты на третьем этаже замаячило бледное лицо, припавшее к оконному стеклу. Окно открылось, и показался заметно заплаканный Бартек — его состояние было заметно издали. Он смотрел вниз. Очевидно, искал пути к бегству. Но, конечно же, боялся прыгнуть.

К дому приближалась «тойота королла» — я рефлекторно спрятался за большой металлический цилиндр, который выполнял функцию мусорного бака. «Тойота» остановилась возле дома. Внутри была видна голова Бартековой мамы с длинными рыжими волосами. Она открыла ворота при помощи пульта и заехала во двор. Когда ворота за ней закрылись, она вышла из машины, позвякивая не только ключами, что свидетельствовало об одном — текила на самом деле куплена. Она открыла дверь и исчезала, громко захлопнув ее за собой. Этот отзвук напомнил мне о сухих шлепках, с которыми мамина рука, должно быть, опускалась на пунцовую щеку Бартека.

Я медленно прошел через калитку и уже готов был нажать на кнопку звонка, как вдруг дверь внезапно открылась и из нее выскочил раскрасневшийся Бартек. Выскочил он, надо сказать, неудачно — прямо мне в руки. Я поймал его, а он посмотрел на меня с выражением лица, напоминающим морскую свинку, У меня в детстве была морская свинка.

Я поймал его за плечи, но он неистово вырывался. Вдруг из дома вынырнула его мама.

— Ты — дьявол, дьявол! — закричала она, и сначала я принял это в свой адрес. Но, к счастью, это касалось ее сына.

— Томек, вы пришли как нельзя кстати, — выдохнула она. — Он столкнул меня с лестницы и хотел убежать! Столкнул родную мать… Вы скажите, Томек, каким животным, каким дегенератом нужно быть, чтобы столкнуть с лестницы родную мать.

— Ты меня ударила! Ты — психопатка! — завыл Бартек, Вместе с мамой мы затянули его на третий этаж особняка, хоть он и цеплялся за поручни, и маме пришлось отрывать его пальцы от столбиков деревянной балюстрады.

Когда мы очутились на том аскетическом чердаке, где были лишь матрац и деревянные перекрытия, женщина опять залепила Бартеку но лицу — да так, что вся щека окрасилась не в пунцовый, а почти в коричневый цвет. Я же начал то, что впоследствии оказалось моей великой речью.

Я уже не смог бы сейчас ее кратко изложить, поскольку начал ее забывать, еще не окончив, — настолько я был взволнован. Помню только, что я обвинял. Не потому, что так вжился в роль антинаркотического друга семьи, а потому, что пытался заткнуть рот Бартеку. Каждый раз, плаксиво открывая рот, он мог рассказать маме, что это я достал для него товар. Поэтому, когда мне казалось, что он хочет что-то сказать — а хотел он каждую секунду, — я нагружал его следующей порцией угрызений и обвинений. Я не могу их сейчас приложить к делу, могу лишь сказать, что меня самого поразила собственная креативность. Помню, что я анализировал мельчайшие детали его поведения, и из каждого подобного анализа следовало, что он является отбросом общества. Я использовал определение «отброс общества» потому, что когда-то, еще в детстве, услыхал его из уст моего отца. Поэтому я догадывался, что оно произведет должное впечатление и на маму Бартека. Она принадлежала к поколению моего отца.