Героинщики

Я не могу пошевелиться. Просто сажусь прямо на мусор, смотрю на щенка и на этого окровавленного ребенка с кожей цвета кофе. Пес выпускает ее из зубов и ползет ко мне. Я беру его на руки, чешу ему шейку. Он такой теплый, тихонько скулит, я даже вижу, как его ноздрей вырываются струйки горячего дыхания в этой ледяной комнате.

Не могу отвести взгляда от этого ... создания, которое лежит в мусоре. Его глаза закрыты, будто оно спокойно спит.

Как мне плохо ...

Это - не ребенок. Язык не повернется назвать так это создание. Нужно быть больным на всю голову, чтобы называть это ребенком. Надо убираться отсюда. Но надо проявить хоть немного уважения к нему. Я не могу просто взять и бросить его здесь, будто какой-то хлам. Это же каким надо быть подонком, чтобы так поступить

Господи, что же она сделала?

Не знаю, что нужно делать в таких случаях, надо выбираться отсюда, и здесь позади меня падает еще один мешок с мусором, больно ударяя меня по спине, надо поторопиться. Щенок лижет мне руку, я прижимаю его к боку и лезу вверх. Затем покидаю эту комнату и закрываю за собой дверь.

И вот я, весь такой вонючий, целую вечность иду по улице, пряча щенка под курткой. Солнце уже садится, я все дрожу от холода, когда добираюсь до канала.

Щенок прекратил скулить, видимо, тоже замерз. Кажется, задремал малой. Все, о чем я могу думать, - это то создание из мусоропровода. Первый вопрос, который мучает меня, - почему, потом - как, и, в конце концов, - когда. Дата. Время. Жилищная служба совсем недалеко, я быстро добираюсь до нужного мне дома и оставляю ключи на ресепшн. Девушка за стойкой смотрит на меня, как на нищего, которого надо выбросить, но все же сдерживается. Не думаю, что я мог показаться ей хоть немного привлекательным тогда: я все провонял, весь покрытый каким-то дерьмом неизвестного происхождения, одетый в старую куртку, из которой виднеется ухо щенка. Я быстренько убираюсь оттуда и снова выхожу к каналу.

Что мне теперь делать ... О чем она думала? Уже поздно, но это противозаконно, я точно это знаю ...

Я гуляю по берегу, прохожу под мостами, потом на город начинает опускаться темнота. Щенок снова скулит, все громче и громче. Я понимаю, что время возвращаться домой, останавливаюсь только у супермаркета, чтобы купить немного собачьей еды. И вот, сделав огромный крюк по улицам, я снова в родном подъезде, шагаю к лифту. Добираюсь до квартиры, пускаю собаку на пол и иду на кухню, чтобы накормить этого малого говнюка ...

- Твой чек еще не пришел, Никси? Мне нужны деньги, друг, - начинает Рентон, но вдруг видит собаку, которая обнюхивает каждый угол нашего жилища. - У нас собака! Клево.

Только сейчас я замечаю, какие ужасные у Рентона мешки под глазами. Он сообщает мне:- Кстати, ты очень воняешь.

- Господи, Никси, а он прав, - подтверждает Кайфолом.

Я тоже не могу с ним не согласиться. Собака облизывает Рентону руку, они начинают играть со щенком.

- А давайте назовем его Чек, - предлагает Рентон.

Пока я насыпаю собаке еду в суповую миску, вижу, что они все это время курили героин.

- Он мне нравится, - говорит Рентон. - У меня ужасные вены. Я даже кровь сдавать не могу, потому что мне никогда не могут их найти.

- Пустая трата героина, - говорит Кайфолом. - Львиная доля сгорает в воздухе. Но я могу легко отказаться от героина. Я делаю это только потому, что в понедельник - наш первый рабочий день.

- Как можно, бля, так ничего не делать целыми днями? А?

- Отдыхать, - с этими словами Кайфолом довольно указывает в сторону кухни. -

Те ебаные бутылки, стоявшие там уже столько месяцев, как думаешь, кто их взял и выбросил?

- Что-что ты сделал?

Нет, ну это мудак меня натурально убивает!

Я сжимаю кулаки от гнева, но они ничего не замечают. Затем снимаю куртку. Зажигаю трубку, вдыхаю это ебаное дерьмо в свои легкие так глубоко, что у меня кружится голова, и вдруг я чувствую себя значительно лучше. Мне даже похуй на то, что Кайфолом сейчас пиздит по телефону с кем-то из самой Шотландии, я даже не думаю о счете, который мне пришлют за неделю.

- Да, я хорошо ем, мама, даже за двоих. Нет, никто не забеременел. никаких бамбино. - Он зажимает трубку ладонью и шепчет нам: - Господи, блядь, Иисус! Ох, эти итальянские мамы ...

Я прохожу через всю комнату, чтобы повесить куртку на место. Затем сажусь, хватаюсь за голову и пытаюсь напрячь извилины. Слышать не могу этой ужасной музни, которую они поставили. Кажется, какой-то альбом «Пог». Я кричу им, чтобы они сделали тише.

- Это «Red Roses for Ме», Никси, я специально ради песни «Морские волки» ее включил, потому что мы теперь тоже моряки! - возражает Марк и в очередной раз показывает мне сингл этих их северных исполнителей.

Я делаю вид, что мне очень весело, и Марк снова передает мне трубку; я снова глубоко затягиваюсь. Легкие, а затем и вся моя голова наполняются этим дерьмом. Я откидываюсь на спинку кресла, наслаждаясь ощущением того, как моим конечностям растекается тепло, а в голове становится так пусто, что я забываю обо всем.