Героинщики

Ему снился героин (или он просто думал о нем?). О том невероятном экстазе под кайфом. Он рассматривал стены, его мысли медленно растекались по всей комнате, как золотистый сироп выливается из перевернутой банки. Неожиданное осознание того, насколько эти размышления были бессвязными, последовало сразу за появлением этого ненавистного зуда: одинокий приступ в уже расслабленном организме, который еще можно удовлетворить беззаботным ночным сном. Тем не менее, если утолить этот зуд, станет просто еще хуже, и тогда начнется настоящая пытка. Все еще совсем отчаянно уставший, он никак не мог удобно улечься. Слабые покалывание вытеснили сильные судороги, которые сначала распространились на ноги, а потом поднялись к спине. Когда началась лихорадка, он понял уже точно, что это не его воображение - это наркота снова завоевывала его тело.

Он проснулся в постели рядом с другим телом и задрожал. Это была Хейзел.

- Бля, который час? - неожиданно услышал он как бы со стороны свой хриплый, смутный голос.

Его следующая мысль: мы не трахались. Вообще. По крайней мере, это было невозможным. В течение трех недель он ширялся, как неистовый, продержавшись только восемь часов после того, как его выписали из реабилитационного центра Святого Монан. Дважды за все это время им удалось заняться привычным напряженным, неудовлетворительным сексом. Но это было более двух недель назад. Вообще моя жизнь в последнее время происходит по сценарию «кури, ширяйся, больше трахайся», который они с Кайфоломом придумали в ответ на надпись с одной чертовой футболки, которая встречалась в нашем районе на каждом шагу: «ешь, молись, люби».

Но она все еще с ним. Время от времени, иногда приносит еду, иногда - даже более предпочтителый парацетамол. С нежным трепетом он смотрит, как она спит: прекрасная, спокойная - никаких признаков страха, который преследует ее во время секса.

Он нюхает ее волосы. Их аромат сливается с менее приятными запахами от кровати, в котором часто спали вместе он, Кайфолом и Кочерыжка, устраиваясь двойным валетом, ногами к голове. Он догадывается, что Хейзел, вероятно, относится к нему, как к торчку, который в постели вообще ни на что не способен, а потому ничем ей не грозит. Он вспомнил тот ужасный разговор, когда она зашла к нему ночью, а он впервые после реабилитации был обдолбанный; наверное, если бы он был трезв, она бы никогда не осмелилась рассказать ему свою тайну.

- Секс мне неприятен. Дело не в тебе и не в парнях вообще ... Просто мой отец ... Он когда-то...

Он слушал, но ничего не слышал - ее голос доносился до него откуда-то издалека, будто через какой-то наркотический и психический глушитель. И он стал просто повторять ей виновато:

- Все в порядке. Извини меня...

- Дело не в тебе. Сам знаешь. Я пыталась научиться получать удовлетворение, но мне так и не удалось. К тому же я знаю, что ты с другими встречаешься.

- Да ... То есть, ну, не совсем, - сказал он, благодарный ей за это признание.

Она сделала из него какого-то коня, почти Кайфолома. Конечно, у него было больше девушек, чем, например, у бедного Кочерыжки. Он сразу подумал о Шарлин, ее мелких чертах лица, которые так хорошо контрастировали с ее пышным волосами. Затем о Фионе с ее постоянно жирным лбом, который он так любил. О том, как она превратилась в другого человека, когда он порвал с ней. О том, как он сильно боялся принять ту любовь, которую она ему готова была предложить.

Трусливый и никчемный.

- А что случилось между тобой и той девушкой из Абердина? Казалось, у вас все было серьезно.

- Ну, знаешь ... Наркотики, - соврал он. Трусливый и никчемный. - Она не разделяла со мной это мое новое увлечение.

Он заглянул в печальные зеленые глаза Хейзел. Странно, а раньше они всегда казались ему карими. Видимо, так случилось из-за ее пышных кудрей - она, вероятно, сразу на свет появилась с такой прекрасной копной темных волос, он мог только позавидовать. От этой внезапной мысли его чуть ли не вырвало, потому что он представил, как ее мама показывает новорожденного улыбающемуся отцу-извращенцу, а тот в ответ так трогательно: «Какие же у нее замечательные каштановые волосы! Назовем ее Хейзел». Рентон почувствовал, как к горлу подступает тошнота, и быстро спросил:

- Почему тогда ты встречаешься со мной, ну, то есть почему гуляешь со всеми нами?

Сказав это, он любуется лучом света, который светит среди этих синих штор и играет теперь с ее волосами. Она прикрывает глаза и улыбается, демонстрируя мелкие зубки.

- Ты мне действительно нравишься, Марк, - отвечает она ему.

- Но как же я могу тебе нравиться, - растерянно говорит он, глядя на нее страдальчески и огорченно.

- Ты милый. Всегда таким был.

Это дало Рентону повод для размышлений, он понял тогда, что вовсе не важно, каким дерьмом ты себя чувствуешь, для некоторых эти глупые игры просто не существуют.

И поэтому в ту ночь он сказал ей: - Останься со мной. Я тебя не трону.

И она знала, что он сдержит свое обещание.