Герр Вольф

По возвращении в Винницу меня ожидала совсем новая ситуация в ставке фюрера. Все окружение Гитлера производит впечатление людей совершенно удрученных. Фюрер вдруг стал жить совсем уединенно. Обсуждение обстановки происходит теперь не в штабе оперативного руководства вермахта, а в большом рабочем кабинете Гитлера. Входя в помещение, он никому теперь не подает руки, а приветствует участников обсуждения лишь коротким взмахом руки. Не появляется он больше и на совместных трапезах в офицерской столовой-казино и ест в одиночестве в своем бункере. Стул его за обеденным столом какое-то время пустовал, пока его не занял Мартин Борман.

Новшеством стало и то, что все совещания у фюрера, включая и обсуждения обстановки, стенографируются теперь специально вызванными в ставку стенографами рейхстага. Военным адъютантам поручена проверка напечатанного со стенограммы текста, а это для нас дополнительная нагрузка.

Что же произошло? Оказывается, после посещения ставки фюрера Листом генерал Йодль вылетел в группу армий “А”, чтобы на месте разобраться в ситуации. По возвращении он обо всем доложил фюреру. При этом в разговоре вспыхнул резкий спор. Фюрер будто бы обвинил Йодля в том, что послал его в Сталино вовсе не для того, чтобы тот потом сообщил ему об опасениях войск, а всего-навсего передать Листу категорический приказ о наступлении. Йодль, сильно повысив голос, возразил: к сожалению, он не передатчик невыполнимых приказов! В ответ якобы фюрер в страшном гневе покинул помещение штаба и с тех пор больше туда ни ногой! Он больше не садится с Йодлем за обеденный стол и даже не подает ему руки!

Ходят слухи, что фюрер намерен заменить Йодля на Паулюса, но лишь после падения Сталинграда.

Вся жизнь в ставке кажется полностью парализованной. Фюрер выходит из своего мрачного бункера лишь с наступлением темноты. А генерал Йодль при встрече очень доверительно и с несвойственной ему горечью сказал мне: “Война с Россией – это такая война, где знаешь, как начать, но не знаешь, чем она кончится”. Уж если и Йодль так говорит, тогда и в самом деле тут есть над чем задуматься!»

А поздно вечером за несколько дней до написания этих строк Гитлер в сопровождении главного адъютанта Шмундта спустился в бункер и там в окружении стен четырехметровой толщины в течение двух часов имел с ним строго конфиденциальный разговор. Речь шла о серьезнейших персональных перестановках в Главном управлении вермахта.

В светозвуконепроницаемом пространстве с излучающей смертоносные лучи невидимой гранитной плитой под ногами фюрер медленно приходил в себя. Словно опившись живой и мертвой воды, он больше не хотел смотреть в мир, пугающий его зияющей пустотой. Теперь он смотрел только в свою душу. Но и она казалась ему развороченными осколком снаряда внутренностями человека.

– Шмундт, – насупясь, сказал он, – подготовьте приказ об отстранении от должности командующего группой армий «А» генерала Листа. Он не оправдал моих надежд и моего доверия. Вместо того чтобы победоносно наступать на Грозный и Баку, он попытался натравить на меня офицеров ставки! Лист интриган и подлец! Мне не нужны генералы, берущие штурмом Эльбрус, а не Баку и Грозный!

Гитлер судорожно откинул голову назад и со скрипом стиснул зубы.

– Мой фюрер, кого прикажете назначить на место Листа? – по-своему Шмундту было жаль Листа, но он понимал, что вопрос о его отставке фюрером решен окончательно и обжалованью не подлежит, а любое заступничество опасно и для Листа, и для него самого.

– Шмундт, я сообщу вам об этом после взятия Баку! А пока я лично поведу группу армий «А» в бой! Отныне я буду лично вести ее боевой дневник! Я покажу всем, как нужно брать перевалы и нефтепромыслы Кавказа! Я больше не верю ни одному из своих генералов! Я хоть сейчас готов произвести любого майора в фельдмаршалы и сделать его начальником штаба армии, но где взять такого майора – истинного арийца с железной душой национал-социалиста, к тому же безгранично преданного мне лично? Я проклинаю себя за то, что начал войну с такими жалкими генералами! Эти слепые вожди когда-нибудь приведут Германию к тотальному поражению! Если бы позволяли обстоятельства… если бы я только мог себе это позволить! – я бы с удовольствием сбросил военную форму и растоптал ее! Я ненавижу все, что выкрашено в серый защитный цвет! Я ненавижу всех, кто носит эту мышиную форму! Я ненавижу себя за то, что вынужден носить ее! Но настанет день… вы слышите, Шмундт, он настанет! – когда я сброшу со всех командных постов вермахта этих старых мышей в серых заплесневелых бабьих халатах и поставлю на них белокурых и голубоглазых парней СС в черных лоснящихся мундирах с черепами и молниями в петлицах!

Гитлер уже не видел перед собой Шмундта. Он видел лишь глухие, без единого окна, стены бункера. Его душило замкнутое пространство, наполняло легкие углекислым газом, но именно углекислый газ расширял кровеносные сосуды мозга, бросая его то в безудержную эйфорию, то в беспросветное отчаянье и отупение.