Герр Вольф

– Мой фюрер, – пропустив мимо ушей исторические экскурсы Гитлера, вскричал Цейтцлер, – так что же вы конкретно предлагаете для спасения 6-й армии?!

– Я предлагаю, – абсолютно спокойно ответил Гитлер, – перебросить на помощь Паулюсу одну или две танковые дивизии с Кавказа. Вместе с корпусом генерала Хайма они там… что-нибудь придумают.

– Но этого совершенно недостаточно! К тому же мы в цейтноте, а переброска дивизий с Кавказа потребует много времени! Дайте 6-й армии приказ немедленно начать отход из Сталинграда!

И тут Гитлер оставил все свои попытки казаться разумным и церемонным. Он попросту в бешенстве выбил обеими руками барабанную дробь на столе и завопил, как разъяренный орангутанг:

– Я не покину Волги! Я не уйду с Волги! Черт бы вас всех тут побрал! Сталинград – это сакральный символ России! Для Сталина он важнее Москвы! Потому и носит его имя! Сталинград стоит всех моих генералов, Цейтцлер! Всей 6-й армии! Всего вермахта!

– Но тогда… – генерал с трудом проглотил ставшую вязкой слюну, – тогда… 6-я армия обречена! 250 тысяч солдат и офицеров бесславно полягут на руинах Сталинграда!

– Бесславно?! – Гитлер в неистовстве рубанул рукой, едва не задев Цейтцлера. – Тот, кто погиб, но не сдал ни пяди завоеванной в боях земли, покрывает себя вечной славой! Помните, что написано на могиле спартанцев, павших в Фермопилах? «Путник, придешь в Спарту, – вдохновенно процитировал он, – скажи там, что видел нас, лежащих здесь, как велел закон». По-вашему, Цейтцлер, немцы трусливее каких-то древних спартанцев?! Ах, нет! Так пусть полягут на руинах Сталинграда, как велит закон Германии! Как велит их фюрер! А славу и воинские почести я им гарантирую! В конце концов, все проходит, ничего не остается, кроме Смерти и Славы, достойной подвигов героев!

Глава 56

Из дневника адъютанта Гитлера Николауса фон Белова:

«Лично я все эти недели, с 19 ноября до конца декабря, следил за ходом событий, связанных со Сталинградом, с крайней озабоченностью. Первое мое впечатление, еще на Оберзальцберге, – это катастрофа.

В начале ноября я накоротке побывал на Донском участке фронта и получил там такие сведения о состоянии войск, которые едва ли позволяли рассчитывать на длительный успех.

Когда я осведомлялся у офицеров, к примеру, о численном составе их частей, они, в принципе, отвечали в позитивном духе, но потом добавляли такое, от чего можно было прийти в полное смятение. В частях в среднем теперь не имелось и половины штатного состава, командиры с этим уже как-то примирились.

Поскольку в течение декабря русские постоянно наращивали свои силы, я просто не мог поверить в то, что наши войска ввиду своей слабости смогли бы оказать им крепкое сопротивление. Германское войско за шесть месяцев с июня 1942 года, сражаясь без какого-либо подкрепления, исчерпало теперь свои силы. Вот почему в декабре 1942 года я никаких перспектив успешных оборонительных боев здесь не видел.

Позиции 6-й армии в Сталинграде не могли быть сданы, ибо никоим образом не приходилось рассчитывать на то, что ей еще удастся пробиться к линии фронта наших войск. В конце декабря 1942 года я видел задачу этой армии в том, чтобы как можно дольше сковывать русские силы, дабы они не подвергли дополнительной угрозе наш фронт. Но вызволить ее из Сталинграда и спасти было уже невозможно.

Я твердо убежден в том, что точно так же думал и Манштейн, несмотря на все его тщетные попытки помочь 6-й армии. Свою задачу он видел в том, чтобы закрыть огромный район прорыва, снова сомкнув линию фронта.

С 1 декабря я регулярно получал почту из котла от начальника штаба 6-й армии генерал-лейтенанта Шмидта и его первого офицера-порученца капитана Вера. Шмидт писал мне 1 декабря 1942 года: “Мы уже заняли все наши опорные пункты для круговой обороны. Оружия у нас достаточно, но боеприпасов мало, хлеба и горючего тоже, нет ни досок, ни дров, чтобы обшить землянки и топить печки. А люди – просто на удивление уверенные в победе, но силы их, к сожалению, с каждым днем слабеют”.

А 8 декабря Бер написал мне: “Состояние войск, к сожалению, крепко выражаясь, говенное, что, впрочем, вполне объяснимо при 200 граммах хлебной пайки в день и размещении под открытым небом. Потери не пустячные, а выдержка образцовая”.

Он же позднее: “Здесь, на задворках прочих событий, мы кажемся сами себе в данный момент какими-то преданными и проданными. Хотел бы сказать тебе совершенно здраво: жрать нам просто нечего. Насколько я знаю немецкого солдата, следует трезво считаться с тем, что психическая сопротивляемость становится совсем малой и при сильных холодах придет тот момент, когда каждый в отдельности скажет: а насрать мне теперь на все, – и наконец медленно замерзнет или будет захвачен русскими в плен”

И еще одно письмо: “Дело дошло до того, что немецкий солдат начинает перебегать”