Геррон

И они должны сделать воодушевленные лица. По крайней мере, заинтересованные. Чтобы в фильме не было видно, что зрительный зал — вовсе не зрительный зал. А всего лишь тюремная камера со сценой.

Все повторяется. У драматургов судьбы иссякли идеи. Театр как тюрьма? Дежавю.

Схувбург в Амстердаме. „Joodsche Schouwburg“. Подходящее название. Театр еврейской драмы.

Здание импозантное, с греческим фасадом. Этакое подобие Парфенона, какие и в Берлине строили в период грюндерства. Рельефы и статуи до самой крыши. Фойе облицовано белым мрамором. Очень хорошая акустика и обновленная осветительная техника. Часть софитов потом переправили в Вестерборк. Должно быть, и софиты оказались жидками. Совсем рядом — уютное кафе. Не последнее дело для такого обжоры, как я. До тех пор, пока мне еще можно было посещать кафе. В общем и целом — очень приятный театр. Только клозетов маловато. Во время строительства не подумали, что людей здесь будут порой держать взаперти.

В наше время это пришлось бы учитывать.

Знать бы, что „Колыбельная“ станет нашей последней инсценировкой, мы бы, пожалуй, нашли более содержательную пьесу. А не такую бестолковую дурашливую комедию с подкидышем. Но мы, как часто бывает, ни о чем не догадывались. Даже во время самого последнего спектакля.

Это случилось в первом акте, когда я держал младенца на руках и говорил с ним.

— Не хочешь закурить? — обращался я к нему и делал паузу для смеха, который всегда возникал в этом месте. И тут я слышу топот множества ног за кулисами. Неприглушенно шумный. Я поднял глаза: туда входило целое подразделение СС. Командир, заметив, что идет спектакль, с укором посмотрел на своих людей и приложил палец к губам. Сделал в мою сторону извиняющийся жест. Дальше они шли на цыпочках. Исчезли из моего поля зрения. В зрительном зале никто ничего не заметил. Я совершенно автоматически говорю свою следующую фразу: — Ах, ты некурящий? — обращаясь к кукле, которая играла роль грудничка. Публика смеется. Представление продолжается. Как ни в чем не бывало.

То был Аус дер Фюнтен, человек из центрального управления еврейской эмиграции. Тоже такое нацистское маскарадное словцо. Честнее было бы сказать — центральное управление еврейской депортации. Тогда он еще не был той вселяющей ужас фигурой, какой стал потом. Когда принуждал мужчин, состоящих в смешанных браках, к кастрации. Пока что он был для нас просто одним из эсэсовцев, который не хотел помешать ходу спектакля. Как истинный немец, чтил культуру. Даже дождался заключительных аплодисментов. И только после этого объявил, что театр закрыт.

Схувбург, сказал он, отныне будет служить местом сбора. Для всех евреев, которые не вызвались добровольно на работы в Германии. Три лжи в одной фразе. Не удивительно, что он дослужился до хауптштурмфюрера. Не было никакой добровольности, было только принуждение. И речь шла не о привлечении на работы, а о лагерях. И увозили не в Германию, а в Вестерборк. А оттуда дальше на восток. Если повезет, не дальше Терезина.

Для меня самого это решение означало, что я за одну ночь стал актером без выступлений. Режиссером без инсценировок. Кто-то потом добился, чтобы люди из театра и впредь были заняты при Схувбурге. Как служащие еврейского совета. Меня сделали „руководителем багажной службы“. Поначалу это был лишь предлог, чтобы каждую неделю выплачивать мне несколько гульденов. Позднее, когда в театр набивали все больше людей, это стало важной работой.

Людей регистрировали в фойе. У длинного стола, где сотрудники еврейского совета записывали персональные данные, контролировали правильность оформления бумаг и собирали ключи от домов и квартир. „Они хотят пощупать пульс твоей квартиры“ — ходила злая поговорка. Потому что мебель из квартир забирала и переправляла в Германию транспортно-экспедиционная контора „Пульс“. Поначалу людей в тот же день отправляли на вокзал. Трамваем. Чтобы это казалось безобидным. Невозможно представить себе ад, в который едут на трамвае. Но именно это там и устроили. Ад. Только огонь пока не раскочегарили на полную катушку.

Но со временем людей стало поступать все больше. Многих хватали и притаскивали. Кто успевал подготовиться, приносил с собой багаж. Сколько мог унести или столько, сколько ему разрешили взять. Теперь им приходилось ждать дни и недели, пока решится их судьба. На это время мы укладывали их вещи на сцене штабелями. Единственное место, где можно было разместить вещи. Строили из сценических помостов полки и пытались поддерживать относительный порядок. Каждый чемодан подписывали именем владельца. Поначалу это делал Джо Шпир. Один из лучших художников Голландии был моим ассистентом. Мир погибал благородно.